– Посмотри, какая звездная ночь. – Сказал я, задирая глаза к темному покрывалу неба, усеянному крошечными самоцветами, искристыми и удивительно покойными.

Это далекое воплощение незыблемой вечности и неизменности природы вещей отчего-то возмутило во мне тревожные, невеселые ощущения, но состояние это продлилось всего несколько мгновений, а затем дверь третьего этажа открылась, и к нам спустились одетые в легкое пальто Бенуа и Симона. Серебристо-черные волосы их светились в темноте.

Легкие снежные хлопья незаметно устилали каменную тропинку, пустые клумбы и ветви яблонь и каштанов, но ветра совсем не было, отчего было тепло и не зябко. Я расспросил Симону о местах достопримечательности в Париже, а она так увлеклась, что, перебрав все достойные места Парижа и его пригорода, принялась рассказывать про замки в долине реки Луары. По ее словам, на юге их было великое множество, и невозможно было объездить все дворцы за одну поездку во Францию.

– Придется планировать второе путешествие, уж очень вы заинтересовали меня этими замками. – Сказал я.

– А мы всегда мечтали побывать в России. – Заметил Бенуа. – Увидеть Санкт-Петербург, Москву, затем…

– Волгоград? – признаться, я мог бы промолчать, но не удержался.

– Вы имеете в виду Сталинград, конечно же! Да, вот туда было бы любопытнее всего съездить. Как все-таки странно, что у вас этот великий город теперь называется по-другому.

Совершенно внезапно я решил победить то, что полагал не иначе как невежеством, и принялся рассказывать им о злодеяниях Сталина, пытаясь объяснить ту призрачную связь, какая существовала между переименованием города и вождем Советского Союза. Катя незаметно дергала меня за рукав, а лица Бенуа и Симоны были удивительно холодны, их как будто совсем не впечатляли мои рассказы о зверствах сталинского режима, как будто они не верили мне, или же как будто вовсе не считали жестокостью убийство и репрессии тридцати миллионов человек 4 , или как будто я мог лгать или не знать того, о чем рассуждаю. Признаться, это было очень досадно. И что только было на уме у этих чудаков французов?

– Там другие цифры были, Саш. Все это сильно преувеличенно, как и раздута якобы невиновность репрессированных. – Попыталась вставить слово Катя, но я не слышал ее.

– Да-да. – Заключил Бенуа, будто соглашаясь со мной, но в тоне его голоса чувствовалось, что в действительности он возражает мне. – Мы с Симоной родились в войну, мы – дети войны. Для нас имя Сталина – не пустой звук, мы слышали его все детство. И Шарль де Голь относился к нему с большим уважением. Говорят, когда он посетил Советский Союз через много лет после окончания войны, он плакал на могиле Сталина…

– Это так странно и так удивительно, – позже сказала мне Катя, когда мы укладывались спать. – То, что мы знаем про Сталина, не увязывается с тем, что рассказали мадам Симона и господин Бенуа. Все-таки нам повезло, что мы сняли дом именно у них: так многое можно узнать у послевоенного поколения. Я раньше не интересовалась ничем, кроме настоящего, не расспрашивали ни бабушек, ни дедушек об их молодости, а теперь поздно: их нет.

– И я не расспрашивал, думаю, как и многие, как и… большинство людей. В любом случае, все знать невозможно, при всем желании мы, к примеру, с тобой не узнали бы, что было во времена молодости наших прапрапредков. Стало быть, и смысла придавать значение воспоминаниям бабушек и дедушек тоже нет. Тем более теперь, когда любая информация по истории доступна в Интернете. А эти Ласина…

– А что Ласина? – встрепенулась Катя.

– Мы не знаем, что они за люди, вот и все. Они так про Сталина хорошо говорили, потому что сами, видать, коммуняки.

– «Коммуняки»? – Она сморщила лоб.

– Коммунисты они. Кто еще будет петь оды Сталину?

– Ну знаешь, они производят впечатление достойных людей! А коммунист – для меня не оскорбление, скорее наоборот.

– Да какая разница? Значит, им просто в свое время обработали мозг красной пропагандой.

– Это во Франции-то? – Катя засмеялась. – А может быть, то, что мы считаем пропагандой, просто является правдой? Поэтому люди и держатся за нее всю свою жизнь, не меняя взглядов: от правды сложно отвертеться.

– Кажется, в этой поездке ты решила переосмыслить все свои знания об окружающем мире?

– А для чего еще нужны путешествия? Ведь не для красивых фотографий! Ты ездишь, смотришь, общаешься, узнаешь разные стороны жизни, расширяешь свой кругозор, свое видение мира.

Вдруг в комнату постучали, и Валя позвала нас. Мы вышли в гостиную и изумились: ребята, не сказав нам ни слова, растопили камин, отчего приятный запах костра наполнил комнату. Треск огня и золотые искры его согнали весь сон, и мы увидели в таинственном полумраке, что и Артур с Леной, и Валя с Лешей были в пижамах и загадочно улыбались. Они расселись по креслам вокруг камина, оставив нам место на небольшом диванчике. Я хотел было сесть, как Катино внимание приковал предмет на журнальном столике.

– Гитара! Где вы ее нашли?

– В шкафу у нас в спальне. – Ответил Леша. – Может быть, сыграем с тобой по очереди? Ты первая.

Я забыл сказать, что Катерина играла не только на скрипке: в подростковом возрасте, в период бунтарства, она по самоучителю научилась игре на гитаре. Обладая, быть может, не оперным голосом, но все же очень приятным тембром и безупречным музыкальным слухом, она пела несказанно хорошо.

– Почему я первая?

– Дамам надо уступать. – Сказал и засмеялся Леша собственному избитому ответу.