Я нервно сглатываю.

— Нет.

Дверь захлопывается и снова запирается. Чувствуя пустоту и безнадежность, я возвращаюсь к Алеку и сажусь рядом с ним. На мне кожаный пиджак и шелковая блузка. Ни то, ни другое нельзя использовать для промывания ран Алека.

На мгновение я задерживаю взгляд на его рубашке и чуть не выпрыгиваю из собственной кожи, когда дверь внезапно распахивается. В меня швыряют сумку с туалетными принадлежностями, после чего дверь снова закрывается.

Я пододвигаюсь ближе и расстегиваю молнию на сумке, а моем лице расплывается улыбка, когда я вижу антисептический лосьон и бинты.

По крайней мере, это хоть что-то.

Не желая тратить впустую имеющиеся у нас скудные припасы, я не стала промывать раны Алека и вместо этого просто смазываю антисептическим лосьоном подсыхающую кровь, а затем перевязываю его предплечье и правую кисть.

Алек начинает шевелиться, и когда я подтягиваю уголок бинта, чтобы он оставался на месте, его глаза открываются и фокусируются на мне.

Он смотрит на меня несколько секунд, затем спрашивает:

— Что ты делаешь?

Когда он пытается сесть, я хватаю его за правую руку и помогаю. Его взгляд скользит по бинтам, а затем останавливается на мне.

— Я не хотела, чтобы ты подхватил инфекцию, — объясняю я.

Его взгляд опускается на мою правую руку.

— А как насчет твоего мизинца?

— Бинты слишком большие.

Впервые его черты лица напрягаются. Это гнев?

Алек хватает сумку, открывает ее, достает антисептический лосьон и бросает мне на колени.

— Нанеси немного.

Намазывая мизинец, я стараюсь не показывать, как это больно, потому что Алеку, должно быть, намного больнее, чем мне.

Как только я кладу лосьон обратно в сумку, Алек зажимает нос, и до меня доносится треск.

— Боже, — вскрикиваю я, глядя на мужчину так, словно он сошел с ума.

— Что? — ворчит он, пока из его носа течет кровь. Ничуть не смущаясь, он использует ворот рубашки, чтобы вытереть кровь. — Я не позволю, чтобы он зажил криво.

Я качаю головой и наполовину с благоговением, наполовину в ужасе спрашиваю:

— Как ты это делаешь?

— Что?

— Как тебе может быть все равно? Они только что выбили из тебя все дерьмо и вонзили нож в твою руку, а ты все еще спокоен.

Алек мгновение смотрит на меня, затем говорит:

— Меня так воспитали. Я готовился к чему-то подобному с самого рождения.

Но как?

Я недоверчиво качаю головой.

— Как можно подготовиться к такому кошмару?

Он пожимает плечами, затем отвечает:

— Так же, как ты готовишься к нормальной жизни. Каждый день меня учили, как быть солдатом Братвы.

Я наклоняюсь ближе к нему, даже не осознавая этого.

— Итак, пока меня учили ‘нормальным’ вещам, чему научился ты?

Алек отодвигается назад, чтобы прислониться к стене, и, подтянув колени, кладет на них запястья.

— Я научился драться и стрелять. — Его глаза блуждают по моему лицу. — И как пытать кого-то. В следующем году я отправлюсь в место, где научусь всему, что мне нужно знать, чтобы быть полезным Братве.

— А Братва — это как мафия? Боссы мафии, наркотики, оружие? Все плохое?

Он кивает.

— Да, все плохое.

Ого. Такое ощущение, что меня забросили в мир, где все противоположно тому, что я знала всю свою жизнь.

— И тебя это устраивает? — Я тяжело сглатываю, в горле пересохло от нехватки воды. — Разве ты не хочешь быть кем-то еще, кроме преступника?

Алек на мгновение задумывается, затем говорит:

— Я не считаю это преступлением. Я принадлежу к семье Братвы, где мы убиваем друг за друга.

Уголок его рта приподнимается, и при виде улыбки на его привлекательном лице мое сердце замирает.

— Глава братвы, Виктор Ветров, — хороший человек. Надеюсь, что смогу стать хотя бы наполовину таким, как он. — Алек снова переводит взгляд на меня. — А еще есть Алексей Козлов, крестный отец Виктора. Этот человек — легенда и мой герой. — Серьезное выражение затемняет его карие радужки. — Для меня было бы честью умереть за них. — Наклонив голову, он спрашивает: — А что у тебя есть такого, за что стоит умереть?

Ничего.

Я двигаюсь, пока не оказываюсь рядом с Алеком, и тоже прислоняюсь спиной к стене.

Долгое время в комнате царит тишина, после чего я говорю:

— Спасибо, что сказал все эти вещи о нас, чтобы они не убили меня. — Я поворачиваю голову и смотрю на Алека. — И спасибо тебе за то, что принял побои за меня.

Он поднимает забинтованную руку.

— Спасибо, что подлатала меня.

— Это меньшее, что я могла сделать, — шепчу я.

Когда его глаза встречаются с моими, я спрашиваю: