Генерал Алексеев считал, что десант должен быть силой не менее десяти дивизий, а снять с фронта пять армейских корпусов он не считал возможным. Также не хватало и транспортов, поэтому в 1916 году этот вопрос был закрыт. Отметим, что теперь речь идет не о восьми-десяти, а только о пяти корпусах. Но даже и эти войска Ставка не пожелала предоставить для выигрыша войны. Конечно, риск был велик, и операция вполне могла увенчаться поражением. Но ведь все эти корпуса в кампании 1916 года бесплодно сгорали в «ковельской мясорубке», бесплодно и бесперспективно штурмуя ковельский укрепленный район.

Под Ковелем в составе Особой армии во второй раз за войну была уничтожена русская гвардия, а также ряд других корпусов, число которых было существенно большим, нежели пять. В июле-сентябре армии Юго-Западного фронта понесли потери более высокие, нежели разгромленный в ходе первого этапа Брусиловского прорыва (май-июнь) противник. При этом захват Ковеля обескровленными русскими войсками имел куда меньшую стратегическую перспективу: развить наступление в глубь русской Польши в августе скорее всего не удалось бы, так как противник мог перебрасывать резервы с фронта севернее Полесья. А вот захват Константинополя, помимо своего морально-психологического значения, одним ударом ликвидировал изоляцию Российской империи от союзников и разрывал единство территориального пространства Центральных держав.

Не просто же так очень многие государственные и общественные деятели в России сомневались в том, что проливы по итогам войны вообще смогут стать русскими. Поэтому-то министр иностранных дел С. Д. Сазонов с первых дней войны с Османской империей и старался сделать все возможное, чтобы связать союзников письменными обязательствами по поводу проливов. Не было секретом, что англо-французы настаивали на совместном управлении Константинополем и режимом проливов в случае его падения в 1915 году. Именно поэтому в русском дипломатическом ведомстве с удовлетворением воспринимали вести о неудачах союзников в Дарданеллах: англичане не собирались позволить русским овладеть Черноморскими проливами, что дало бы Российской империи свободный доступ в Средиземное море.

0 некомпетентности военных «сухопутчиков» в данном вопросе говорит и то, что единственная стоящая цель войны для России – Царьград! – не только не был приоритетом военных действий, но в Ставке в принципе не ставился вопрос об ударе по Босфору. После же провала Дарданелльской операции англо-французов и переброски подготовленного для десанта 5-го Кавказского корпуса (двадцать семь тысяч штыков) генерала Истомина на австрийский фронт, где австро-германцы перешли в широкомасштабное наступление после Горлицкого прорыва, в русской Ставке вообще оставили вопрос об ударе по Босфору. Ученый пишет: «В дальнейшем, и до конца войны, идея о Босфоре не сходит с очереди, но в связи со все ухудшающимся положением на фронте, она откладывается и, в конечном счете, получает значение последней операции, долженствующей завершить войну на южном фронте… 1917-й год застает Черноморский флот в периоде усиленной подготовки к десантной операции на Босфор. Работа командования была ориентирована, главным образом, в этом направлении» [218] .

Для Российской империи обладание Черноморскими проливами было столь необходимо, что «Россия была готова удовлетворить все условия своих союзников за право присоединения проливов. Принятие правящими верхами России “максимальной программы” в отношении проливов было связано по крайней мере с тремя основными причинами: во-первых, к этому толкала исключительность исторической ситуации, созданной Мировой войной; во-вторых, нельзя было не воспользоваться разделом Турции, который предложили Великобритания и Франция, иначе в проливах могли оказаться сами союзники; в-третьих, с утверждением в проливах и с превращением Черного моря фактически во внутреннее море России, где мог бы базироваться ее “флот открытого моря”, были связаны широкие геополитические и геостратегические планы проведения в будущем активной мировой политики» [219] .

Тем не менее высшие военные деятели страны как будто бы не понимали этого. Во-первых, Генеральный штаб и его главный представитель генерал Ю. Н. Данилов требовали сосредоточения основных усилий против основного противника – Германии. Во-вторых, вера в возможности русского флота после русско-японской войны была существенно подорвана, и Ставка ни в коем разе не могла решиться на риск (а риск, безусловно, существовал) проведения десантной операции. Нельзя забывать, что главным флотом считался Балтийский флот, куда и шел основной поток офицерского состава (нехватка офицеров флота в связи с широкомасштабным военно-морским строительством прекрасно осознавалась руководителями вооруженных сил).

И все равно в отношении операции против Босфора Ставка подверглась давлению со стороны МИД. С. Д. Сазонов добивался занятия Константинополя, опасаясь, что союзники войдут туда первыми, и тогда неизвестно, как оно все повернется. Отказ Верховного Главнокомандующего привел к разрыву личных взаимоотношений между Сазоновым и великим князем Николаем Николаевичем, что отрицательно сказалось на координации военно-стратегических и внешнеполитических решений. Впрочем, в этом отношении ситуация не была исправлена вплоть до 1917 года, когда со своих высоких государственных постов уже были убраны и С. Д. Сазонов, и великий князь Николай Николаевич [220] .

Часть моряков также считала, что удар по Босфору неосуществим даже с чисто технической точки зрения. Так, русский разведчик в Турции в 1909-1913гг., один из инициаторов создания Морского Генерального штаба, А. Н. Щеглов, считал операцию по захвату Босфора самоубийственной [221] . Но не все спешили отказаться от идеи штурма проливов. К этому подталкивала и военная слабость Турции, которая пережила не только младотурецкую революцию, но и тяжелые поражения итало-турецкой и 1-й Балканской войн.