— Уже уходите, даже чаю не попьете? — в шутливой манере спросил я, но непрозрачно намекая, что пора гостю и честь знать.

— Чаю? Выпью, как водится, — сказал Матвей Иванович и опрокинул в себя почти полную чашку с водкой, да так, что по его залихватским «а-ля казак» усам жидкость стала стекать и капать на пол.

Матвей Иванович посмотрел на оставшуюся в бутыле водку, замер, видимо, размышляя, стоит ли продолжить. После с явным сожалением вздохнул и обратился ко мне:

— Ты, Лешка, что? Думаешь, что имение заложенное — твоя основная головная боль? Али тати игральные, коим деньги должен? Мамка ли твоя непутевая? Нет, — казак поднял указательный палец кверху. — Я скажу, в чем твоя главная проблема…

И он сказал, причем популярно, с красным словцом, объяснил, почему именно так. И что это за пердимонокль такой! Ну, мало мне, что ли, сложностей! Так нате еще пня трухлявого под седалище!

Что может быть более существенным, важным для дворянина, чем даже проигрыш в карты? Казалось, что карточный долг — это дело святое. Но Матвей Иванович мне пояснил, что главное —, дворянину отвечать за свои слова. При этом, как учил меня крестный, казак слово держит так же крепко. М-да! Вот учил бы он меня, вернее, реципиента, подобному раньше — так и не вышло конфуза, который я и не знаю пока, как расхлебывать.

Итак, молодой повеса и мот, господин Алексей Петрович Шабарин на последнем приеме у помещиков Потапенковых подвыпил да и давай фейерверки словесные в потолок запускать.

— Спасибо за прием, а по весне — все ко мне. Я не я буду, если не удивлю вас всех! Вы ещё долго говорить станете о том, что видели у Шабарина! — по словам Матвея Картамонова, именно эти слова прозвучали тогда.

А после, когда меня одернула мать, мол, мы не сможем принять людей, Шабарин-младший, придурок пьяный, отступиться от сказанного уже не смог, и слово дал, и чуть ли на кресте не поклялся, что примет так, что вся губерния о том узнает и сожалеть будет, что у Шабариных не были. А после, что называется, «поутру они проснулись». Эти они, Алексей Петрович Шабарин, попробовали даже как-то отыграть назад, но… Общество приняло приглашение, и сейчас ставки делались даже не на то, чем, аккурат после Пасхи, удивлять будет Шабарин, а на то, не сбежит ли он куда с позором, как и маменька.

Всё ясно — приглашение это было принято специально, чтобы проверить меня на вшивость. А вернее, это была ловушка. Если не дать бал да не придумать, как выкрутиться, то грядут для меня позор и полное забвение со стороны общества. Я просто стану нерукопожатным. Позор, как по мне — дороже денег, но в данном случае он отчасти и равняется деньгам и вообще уровню жизни. Моей и тех, кто от меня зависит. Так что и об этом придется думать.

Трое саней и еще телега мчались к своему счастью, уходя в закат. Ага! Как бы не так! Нет во мне столько саркастической желчи, столько иронии, чтобы описать наше путешествие подобным поэтическим слогом. Рвутся наружу лишь маты, которые более насыщены теми эмоциями, что пришлось пережить.

То снега по пояс — вязнет телега, то грязь, и уже сани не могут проехать. А дороги? Степь да степь кругом! И замерзающих пьяных ямщиков, для разнообразия пейзажа, что-то не видать. Я был в этих краях, это ведь все те же места, где я на пузе с автоматом ползал. И сейчас тут все очень мрачно, не по той причине, как было ранее, бомбы и сражения — это страшно, но хотя бы понятно. Тут безнадега была иной.

Нет, рядом достаточно много городков: Бахмут, Луганск, Дебальцево, Славянск, Старобельск. И все они стоят, в общем-то, недалеко друг от друга. Но когда скорость передвижения составляет в среднем два мата на метр пути, или километр за миллиард сожженных нервных клеток, сложно думать о цивилизации вокруг. Она кажется далекой, как те звезды.

Узнав многое о положении моих дел, я стал догадываться, что время разбирательства по неуплате залога за имение специально было выбрано так, чтобы я, то бишь ответчик, на него не прибыл. По таким дорогам сложно даже морально решиться выехать, не то чтобы вовсе добраться до столицы губернии, Екатеринослава.

Кто-то очень хотел, чтобы меня не было на судилище. В такое время, когда зима понемногу отступает, а весна еще только совершает «потягушечки» в постели и не рвется просыпаться, добрый хозяин и собаку во двор не пустит. Тут бы дома быть, какао с чашечкой кофе попивать, да грелку на все тело, чтобы только приличной была и по любви, а не за страх. И это… чтобы только со мной была, а не как некоторые тут, лишь бы мужик, а какой именно — то вторично.

Но мы, наша дружная группа единомышленников, мои друзья, стойко переживали все тягости и невзгоды. А кто для меня Емельян? Друг, конечно! Из тех, кто уже губы в кровь искусал, борясь с жаждой меня пристукнуть тайком. Но этот ладно, он бурчит, да ничего не предпринимает. А вот Прасковья, которую я взял с собой, так как имел некоторые планы на нее, та прямо революционерка. Заявила мне на первой почтовой станции, что не ляжет со мной в постель, и даже… о Боже… не задерет платье в каком леску по дороге. И это была такая угроза, с таким ожиданием моего раскаяния, что мое: «А я об этом и не думал» повергло дамочку в шок.

Более стойко держался Петро и еще один мужик, взятый и за возницу и для поддержки. Они были из таких, что бабу на скаку остановят и горящую избу станут тушить путем перемещения всего строения на руках в реку. Мощные образины, Вакула и Петро, у обоих лапищи — как три моих. У Патрикея голова, правда, маленькая, ну дак тому мозгу, что был дарован Богом этому мужику, иного вместилища и не нужно. Тупой, молчаливый, исполнительный, половину саней занимает.

Как оказалось, именно Вакула, был самым нужным моим попутчиком. Это он раз за разом вытягивал и сани, и телегу. И Параску раз вытянул, посчитав, что ее голова торчит из снега по причине утопания в оном. Девка-то просто кустиков не нашла, только примостилась, а тут ее цап… и сильные мужские руки уже на поверхность доставили, да с голым задом.