Мама погрустнела и покачала головой.

— Тогда не два года служили, а три. Мы переписывались год и восемь месяцев, я ждала… До сих пор у мамы его письма остались. А потом он перестал мне отвечать. Я ждала и писала ему — месяц, два, полгода. Думала, в море ушел. А потом выяснилось, что он другу-то своему пишет.

— Вот козел, — прошипела Наташка.

— Думала, с ума сойду, аж слегла. Как раз в майские праздники, ко дню рождения подарочек, — говорила мама, будто не слыша ее. — До последнего надеялась, что поздравит меня. Не поздравил. А потом, как в тумане — выпускные экзамены, вступительные в медучилище. Лето, поступление, море… и как-то полегчало. А в сентябре за мной стал ухаживать Рома. В гости ходил, цветы носил. Яркий парень, милиционер, маме он нравился поначалу.

Мама смолкла, и Боря спросил:

— Ну а этот… Леонид который, он что?

— Как сейчас помню: Новый год, мамин день рождения, все у нее, и Рома тоже. И тут приходит Лёня с цветами. Побледнел, в глазах слезы… И бежать оттуда. Что это было, я так и не поняла. Друзья сказали, что он так меня проверял.

— Тупо, — фыркнула Наташка. — Придурок неадекватный твой Лёня. Кто так делает?

— Жалеешь? — спросил я.

Мама пожала плечами.

— А смысл? Если бы все сложилось с ним, вас бы не было.

Я не удержался, спросил:

— Ма, а если бы тебя вернуть на двадцать лет назад, ты дождалась бы его?

Мама грустно улыбнулась, обняла Борю и Наташку и, немного подумав, качнула головой.

— Нет. Вас бы тогда не было. Да и смысл думать? Все равно этого не случится никогда.

Промелькнула мысль о том, сколько не родится людей из-за моей деятельности и сколько появятся новых граждан. Первый такой человечек — будущий ребенок Анны Лялиной.

Боря отстранился, Наташка стиснула маму в объятиях, хлюпнула носом и проговорила, зажмурившись:

— Так проверять любящую девушку — издевательство, вот что я скажу. Лёнька — козел.

Мама сперва напряглась, но вскоре расслабилась, принимая неожиданную ласку ершистой дочери.

— Где он сейчас? — спросил я. — Знаешь?

— В Марьинке, машинами занимается, и ремонтом тоже. Живет богато.

Я подумал, что холодным вечером, когда за окнами ревет стихия, мы стали близки друг другу как никогда и посмотрели на тех, с кем долго жили бок о бок, другими глазами.

Дальше мы играли в домино и разговаривали, разговаривали, разговаривали — что случилось впервые в нашей семье. Раньше взрослые предъявляли претензии и раздавали подзатыльники, потому любой праздник в кругу семьи превращался в пытку. Чтобы мы вот так по-человечески общались, я и не припомню.

Мама делилась воспоминаниями из детства, как они хулиганили с Ириной и воровали у соседей сливы, а один раз совершили диверсию, отвязали и отстегали хворостиной соседских коз за то, что те объедали молодые абрикосовые деревца, посаженные у забора. Козы убежали в лес, их искали сутки, но нашли. А главное — дед и бабушка поворчали, но никого не выпороли!

Этот ураган принесет много горя горожанам, но и пользу он тоже принес — впервые я, да и Боря с Наташкой почувствовали, что у них есть семья, а мама — это не досадная помеха, призвание которой — портить нам жизнь, а тоже человек, она была школьницей, хулиганила, дружила и влюблялась, радовалась и страдала.

— Десять вечера, — прокричала мама, стараясь перекрыть рев ветра, который стал особенно сильным. — Может, попробуем спать? Авось утром ветер ослабнет, я на работу пойду, вы — в школу…

— Ма, ну какая школа? — проворчала Наташка, разочарованная очередным проигрышем, кивнула на окно. — Страшно смотреть, что там ветер наворотил. Посносил, наверное, все.

— Тепла нет, никто не пустит нас в холодные классы, — поддержал ее я.

Порыв ударил в стекло, оно зазвенело, но удержалось. Наши окна должны уцелеть. Но в этой реальности все немного по-другому, я ничего не знаю наверняка, могу лишь примерно догадываться. Но если вдруг что-то пойдет не так, придется забивать окна одеялами, а самим ночевать в прихожей или в ванной, чтобы ничего в голову не прилетело, мы все-таки на втором этаже, и такой риск есть.

Дом скрипел, скрежетал, казалось, что он вот-вот развалится, и стены — ненадежное укрытие. Стоит разойтись стихии, и становится ясно, что человек — никакой не царь природы, а дрожащая пылинка на ладонях вечности. Опустится ладонь на ладонь — и нет тебя.

Где-то совсем рядом зазвенело разбитое стекло. Возможно, у соседей справа за стеной донесся женский визг. Боря спросил:

— Это ветер выдавливает стекла?!

— Возможно, — ответил я. — Но скорее их что-то разбивает. На улице все летает, и это смертельно опасно.

— Не видно. Жаль, — опечалился Борис.

— Не вздумай ходить смотреть, — осадила его мама. — Опасно!

— Все равно темень и ничего не видно. Завтра посмо…

Загрохотало так, что пол вздрогнул, и я присел, на четвереньках отбежал в прихожую, чтобы встать в дверном проеме, но сообразил, что это просто что-то крупное прилетело в стену. Возможно, в наш балкон, и мы не сговариваясь рванули в зал, потом — в спальню.

Балкон ходил ходуном, будто собирался оторваться, но был цел. Мама повернулась к антикварной иконе, которую я повесил на стену, размашисто перекрестилась.