Никто ничего не понял, но ясность совершенно неожиданно внес Кисель.

— Ограничение стратегических вооружений, — пояснил он. — Был такой договор между Союзом и Штатами. Даже два договора.

— Да, — сказал Малина. — Так вот, тогда здесь стояли ракеты «СС-20», а они как раз подпадали под условия этого договора. Ну, наши вывезли все что положено, а шахты просто замаскировали — короче, так, чтоб в случае чего в них оставалось только по новой опустить эти самые ракеты, и все в ажуре…

— Ха! Наших не проведешь! — с апломбом заявил патриотичный Клещ.

— Да, — с прежней обезличенной интонацией повторил Малина. — Только американцы прислали комиссию, и шахты все-таки пришлось взорвать.

— Суки, — крутя баранку, констатировал Клещ.

— Да, — снова повторил Малина, и Кисель, не удержавшись, фыркнул в ладонь. — Так вот, — продолжал Малина, и в его голосе чувствовалась торопливость человека, дотащившего тяжеленный мешок до места назначения и почти бегом преодолевающего последние метры, чтобы, свалив с плеч непосильный груз, наконец-то вздохнуть с облегчением, — оборудование-то взорвали, а шахты до сих пор тут. Травой заросли, кустами, а которую поваленным деревом накрыло… Короче, получилось что-то вроде замаскированных волчьих ям. Шагнул — и нет тебя.

Секунд десять в машине царила почтительная тишина, нарушаемая только едва слышным гудением мотора, ударами шин о неровности дороги да хрустом то и дело попадающих под колеса веток.

— М-да, — задумчиво произнес по истечении этой паузы Диван. — Видал я по телеку эти ракеты. Здоровенные, суки, как я не знаю что. В такую шахту навернуться — это тебе не хрен собачий. «Отче наш» в полете прочитать, конечно, не успеешь, но «Мама!» крикнуть можно, причем со вкусом…

— Не дай бог, — поддержал его Клещ. — Прикинь, если вот так нырнуть и в живых остаться. Валяйся там, на дне, с переломанными костями, ори благим матом, а кругом одни долбаные деревья… Надо будет первым делом слеги вырубить, — заключил он, — чтоб дорогу перед собой щупать. Имел я в виду такие праздники…

Кисель вдруг засмеялся — не хмыкнул скептически, не фыркнул, а нагло заржал в полный голос. Такое поведение с его стороны было довольно странным и даже оскорбительным: ему, пришлому человеку, мало того — москвичу, в данной ситуации подобало бы благоговейно внимать рассказам старожилов, а он вместо этого гоготал, как гусь.

— Ты чего, дружище? — перекрутившись на сиденье винтом, участливо осведомился Диван. — На «ха-ха» пробило?

— Слышал я эту байку, — прекратив ржать, неожиданно спокойно сообщил Кисель.

— Где это ты ее слышал? — мужественно выпячивая челюсть, с неприязнью поинтересовался Клещ. — В Москве своей, что ли?

— Именно, что в Москве. Дома, на кухне, за пузырем портвейна. То есть это мой брательник с батей за пузырем сидели, а мне тогда лет десять было, что ли… Ну да, точно, десять! Я своего брата на десять лет младше, — объяснил он, — а братуха мой в РВСН срочную тянул, и как раз тут, у вас, на «Десятой площадке».

Остальные переглянулись. Место, с легкой руки военных называемое «Десятой площадкой», было им отлично известно. Это была расположенная в основательно заболоченном лесу, километрах в двадцати от города, воинская часть, на территории которой располагался штаб дивизии ракетных войск стратегического назначения. Туда было очень легко попасть, просто протянув мелкую купюру в окошечко кассы городского автовокзала и сказав: «Один до "Десятой площадки"». После этого, если вы не передумали, вам надлежало сесть в рейсовый «пазик», и по истечении двадцати минут — опля! — вы оказывались прямо перед украшенными жестяными пятиконечными звездами воротами КПП. Через КПП гражданских, ясное дело, не пускали, но в бетонном заборе хватало проломов, через которые при очень большом желании можно было протиснуться даже на машине. Старики, например, рассказывали, что в голодные восьмидесятые, не говоря уже о девяностых, когда в магазинах было шаром покати, предприимчивые горожане наладились мотаться на «Десятку» за вареной колбасой, которой свободно торговали в военторге. За полтора года об этом мог узнать даже уроженец этой их Москвы…

— Служил он на «Десятке», — с насмешкой продолжал Кисель, безжалостно попирая ногами самолюбие аборигенов, — с восемьдесят третьего по восемьдесят пятый. А в карантине, сразу после призыва, целый месяц куковал на «Шестнадцатой». Было там тогда две казармы, причем одна из них, как говорится, без окон, без дверей, штабная халупа и столовка. Ракеты, которые обслуживала эта площадка, уничтожили как раз в рамках выполнения ОСВ-2, вот ее и приспособили под карантин для новобранцев. Так вот, чтоб вы знали, эту байку про шахты, в которые можно провалиться, придумали тогдашние сержанты, чтоб молодежь домой, к мамке, сдуру через лес не бегала. А то разбредутся кто куда, ищи их потом, дебилов… А ракетная шахта — это знаете что? Это периметр, проволока в три ряда — сигнализация, потом под током в двадцать киловольт, на которой даже слон живьем зажарится, а дальше простая колючка. А за колючкой — такой, блин, насыпной холмик, а на холмике — дот с крупнокалиберным пулеметом, а в доте — солдатики, которых на всю смену, на половину трахнутой недели, снаружи запирают, чтоб в самоволку не бегали. Так кем надо быть, — возвысив голос, поинтересовался он, — чтобы всей этой хренотени не заметить?!

— Да пошел ты, — после продолжительной паузы произнес Клещ.

Прозвучало это неубедительно, поскольку рассказ Киселя произвел определенное впечатление даже на него.

— Вот я и говорю: дыма без огня не бывает, — заметил Диван. — Люди-то пропадают!

— Так что же, — собравшись с мыслями, саркастически осведомился Клещ, которому до смерти не хотелось вставать на лыжи, — их леший, что ли, крадет? А может, нечистая сила, которая тут, это… клад стережет?

— А вот за этим, — опять беря привычный менторский тон, сказал ему Диван, — уважаемый Константин Захарович нас сюда и послал. Затем, чтобы выяснить, какая это такая тут нечистая сила завелась… Так что, Клещ, если тебе что не по нутру, с претензиями обращайся прямо к Губе… к Константину Захаровичу. Телефончик дать?

— Да пошел ты, — повторил Клещ. Телефончик Константина Захаровича у него имелся и без Дивана, и что это такое — обращаться к Губе с претензиями, — он знал очень даже хорошо, поскольку сам неоднократно отстреливал головы лихим парням, которым это было неизвестно. Лыжной прогулки по зимнему лесу было не миновать, и это, между прочим, Клещ знал заранее, еще до начала разговора, который представлял собой не что иное, как беспредметную дорожную болтовню.

Они проехали мимо свежей просеки, где среди пней и перемешанного с опилками грязного снега торчал, накренившись и слепо уставив в сторону дороги заиндевевшее плоское рыло, оранжевый трелевочный трактор. Вскоре после этого дорога сделала очередной крутой поворот и кончилась, превратившись в белую, как праздничная скатерть, полосу снежной целины, обозначенную черной щетиной заметенных доверху кустов и кое-где пересеченную извилистыми цепочками следов — птичьих, заячьих, а может, и лисьих.