— Ты чего нахохлился? — как мне показалось, обеспокоился моей задумчивостью начальник, — Ты это, Корнеев, ты только не вздумай на больничный уйти! Имей в виду, это не моя просьба, это тебе из области настоятельно просили передать! Вместе с материалом. Нашему руководству очень важно, чтобы именно ты это дело к своему производству принял! Мне прямо так и сказали! Дословно сказали!

Шерсть на всех моих местах, где ей только положено быть, начала вставать дыбом. От досады и от вскипающего пролетарского раздражения. Потому что именно эта здравая и спасительная мысль только что мелькнула в моём разуме. Не вступая в глупую конфронтацию с руководством УВД можно было бы уже сегодня вынести постановление о принятии дела к производству. А в пятницу, получив на грудь железку с красной эмалью, внезапно заболеть всё той же чесоткой. Всё, как в прошлый раз. Марина, и я в этом уверен, в помощи мне не откажет. И хрен, кто потом сумеет доказать, что лейтенант Корнеев симулянт. И, что он не подцепил эту постыдную заразу где-нибудь в СИЗО или в ИВС. В которых регулярно бывает по долгу своей нелёгкой и опасной службы.

— А, что, товарищ майор, областные товарищи решили меня в заложники взять? — наконец-то наступило в моей голове запоздалое просветление, — Неужели они и впрямь думают, что москвичи какого-то лейтенанта пожалеют? Даже, если это он дела по театру и по «ликёрке» поднял? — презрительно хмыкнул я, удивляясь наивности вовсе не Данилина, а начальника СУ областного УВД. — Вы же не первый год служите и понимаете, что москвичам чужды сантименты и сострадание! И что жалеть они в сложившейся ситуации не станут никого! Прожуют меня и выплюнут вместе с форменными пуговицами! У них такая же палочная система! И в Москве от них ждут реальных результатов!

Я удивлённо вперился всем зрительным аппаратом в своего прямого следственного начальника. Искренне недоумевая, как дослужившись до майора и до такой немалой должности, он может не понимать очевидных вещей.

— Но попытаться-то можно? — с бессовестным спокойствием встретил мой взгляд Данилин, — Тебя же в пятницу торжественно награждать будут. И само собой, что кто-то из руководства комиссии будет присутствовать. А у цыган только во вторник срок содержания в СИЗО истекает. Может, ты до того времени что-нибудь еще придумаешь? — холодные, как у рептилии, глаза Алексея Константиновича не выражали никакого сочувствия к подчинённому. Ко мне, то есть. Лишь голый прагматизм.

— Мне Краснов так и сказал, — он смял в кулаке пустую пачку «Стюардессы» и, кинув её куда-то вниз себе под ноги, выдвинул ящик стола, — Этот твой Корнеев, говорит, не исключено, что как-нибудь еще вывернется! Короче, верит в тебя наше руководство, лейтенант! Цени!

После этих слов мне очень захотелось встретиться с неведомым мне Красновым. Где-нибудь в тёмном и укромном месте. В дремучем лесу, например. Желательно без свидетелей. И непременно, чтобы он там был крепко привязан к дереву…

— И ты всё же ознакомься с материалами! — выудив из ящика новую сигаретную пачку, цинично посоветовал мне мой отец-командир, — Изучи их внимательно! Глядишь, может, и вправду, что-нибудь придумаешь.

В его насквозь формальный оптимизм, с которым он не поленился подбодрить меня, я не поверил. Поскольку лично сам Данилин при любом исходе останется за скобками данной ситуации. Да, по башке получат все. Начиная с меня убогого, и заканчивая начальником областного следственного Управления. Разумеется, включая всех причастных кировчан. А вот Алексей Константинович никаких потерь не понесёт. И не получив даже общественного порицания, останется невозмутимо курить в сторонке. Потому что никакого касательства он к этой цыганской истории не имеет. Даже косвенного. Именно отсюда и его нынешнее спокойствие. Такое безмятежное, что он вот-вот сейчас начнёт зевать.

А я, в отличие от него, снова буду выставлен крайним на этом празднике жизни. На всеобщее обозрение и для массовой потехи для всех уродов, склонных к извращениям и садизму. В качестве штатного мальчика для битья и содомии. И ровно поэтому мой комсомольский анус сейчас беспокойно зудит и дымится. Вполне обоснованно пребывая в предвкушении неизбежных репрессий. Вот же суки, эти цыгане и мои начальники!

Мой мудрый руководитель развлекался, пуская к потолку сизые кольца, а моё естество наполнялось жгучей пролетарской ненавистью. Мне тоже захотелось написать нецензурную коллективную жалобу в какой-нибудь местный оккупационный листок. Жаль, что не смогу на время раздвоиться…

А вот хрен вам, ребята! Прежде, чем бросить меня под танк, вы мне сначала извольте пряников в кулёк отсыпать! Хотя бы черствых и хотя бы не шибко много. Знаю, что несвойственно для милицейского начальства проявлять заботу о брошенной на штурм пехоте. Но в любом случае, и как верно выразился присутствующий здесь товарищ Данилин, попытаться-то можно!

— Хорошо, Алексей Константинович, я выполню это указание! Но только из уважения лично к вам! — нагнал я на свою постную физиономию дополнительной скорби, — Быть может, и не уйду я на больничный! Хоть и чувствую, что нездоров, но я всё же как-то попытаюсь справиться со своим недомоганием. Соберу, как говорится, всю свою комсомольскую волю в кулак и мужественно сосредоточусь на вашей просьбе! Во всяком случае, я постараюсь попытаться!

Безразличие мигом слетело с начальственного лика. Он даже швырнул на стол сигаретную пачку, с которой уже почти содрал целлофановую обёртку.

— Это ты чего, Корнеев?!! — майор обеспокоенно заёрзал задницей по стулу, на котором еще секунду назад он сидел вальяжно развалясь, — Не понял тебя! Что это значит, «попытаюсь попытаться»? И чем это ты так безотлагательно заболел, Корнеев? Ты, что, опять поиздеваться надо мной, что ли решил?

Такая амплитуда психологического маятника майора Данилина меня напрягла. Ему бы прямо сейчас наплевать на всё и без промедления путёвку себе в психоневрологический интернат раздобыть! На месяц, а лучше на два. И обязательно, чтобы со всем набором процедур, включая электрические и душ Шарко. Можно и наверное даже лучше их делать одновременно. Слишком уж резкие у него перепады настроения…