Шрифт:
ПЕТЮНЯ.
РАБОЧИЕ СТРОИТЕЛЬСТВА ГИДРОСТАНЦИИ.
Действие происходит в Сибири.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Когда в зале еще темно, волнами накатывается музыка. В ней слышится жизнь Марии Одинцовой: ее тревога за счастье человеческое, спор с самой собой, битва за все лучшее в людях, которых она щедро одарила своей любовью.
Из летнего времени этой пьесы появляется Г а л ь к а, смуглая, черноглазая девчонка.
Г а л ь к а (поет).
«Смотрела нам смерть фронтовая, лихая в глаза… Но мы не сдавались, сражались, не труся. Потом, весь израненный, наш командир приказал: — Отдайте, ребята, отдайте патроны Марусе. Мы — в ранах, в бреду, а противник пойдет поутру… Одна лишь она среди нас семерых сохранилась. Ее берегли мы, как дочь, как родную сестру, Теперь и она нам в решительный вас пригодилась».Нарастающая волна музыки как бы смывает со сцены Г а л ь к у.
Появляется М и р о н о в.
М и р о н о в. Знаете вы, что такое сибирская дорога в феврале? Как ревела пурга в ту ночь! Снежное море без берега. Вот-вот перевернется мой двадцатипятитонный самосвал, «четвертак». Мотор отказал. Бился я и так и этак — молчит, не заводится. Загораю… Был я одет, конечно, по-зимнему, да что там!.. (Надевает шапку-ушанку, полушубок.) Мороз кости пересчитывал. Все, замерзаю… Здесь и могилка моя — в оледеневшей кабине. Смотрю — фары. Прет через снежные завалы газик-вездеход. А за рулем — женщина. Однако повозилась минут десять — и запустила мотор, ожил мой «четвертак»!..
Музыка сибирской пурги заглушила голос Миронова.
Затем на левую половину сцены выходят те, кто будет играть случайных обитателей дорожного шоферского барака. А р т и с т ы выносят стол, табуретки, железную печку. Ставят на стол бутылку с водкой, стаканы, закуску. В тот момент, когда музыка пурги, стихает, слышится гитара.
За столом д в а ш о ф е р а и Л ю б и м З у й к о в. Он бледнолиц, строен, волосы с проседью.
П е р в ы й ш о ф е р. Из дома ой давно… Жена соскучится!
В т о р о й ш о ф е р. Какая соскучится, а какая…
П е р в ы й ш о ф е р. И наш брат — не ангел.
Л ю б и м (слушает гитару). Тише! Сейчас Егор петь будет. Обрушит на нас лавину своей души.
В т о р о й ш о ф е р. Да ну там!
Л ю б и м. Молчи, дитя цивилизации.
Входят М а р и я О д и н ц о в а и М и р о н о в. Последний громко откашливается, сбивая снег с валенок. Любим с неприязнью оглядывает вошедших.
М а р и я. Привет.
В т о р о й ш о ф е р. Хо-хо! Обратный пол!
П е р в ы й ш о ф е р. Давай, красотуля, к нашему столу, погрей душу.
В т о р о й ш о ф е р. Где подцепил такую, Миронов?
М и р о н о в. Выручила она меня. Спасла, можно сказать. (Легонько подтолкнул вперед Марию.) Маруся, ты проходи, вон там в уголочке вроде бы свободней.
В т о р о й ш о ф е р. Тут нары есть, прогоним одного-двух, уложим тебя с нею. А может, и нас кого не отпихнет! (Захохотал.)
М и р о н о в. Как бы тебе этими шуточками не подавиться.
Мария прошла вперед, в угол, сняла полушубок и села на пол. Когда свет падает на ее лицо, оно, полузакрытое шапкой-ушанкой и воротником жакета, усталое, бледное, с потрескавшимися на морозе губами, кажется грубоватым.
Л ю б и м. Источник всех бед человечества — женщина. В самый неподходящий момент она напоминает нам, что мы — мужчины. И разражаются мировые катастрофы. (Уходит с первым шофером в затемненную часть барака, откуда доносится тихий голос гитары.)
Второй шофер устраивается на полу.
М и р о н о в (присел рядом с Марией). Эх, Сибирь-матушка, резкая страна… Это ж вообразить, а? Я коченею под пургой, а Полинка моя ужинает с детишками, телевизор смотрит… Маруся, а у тебя семья есть?
М а р и я (закуривает). Есть. Мать и сестра…
М и р о н о в. Сколько ж тебе лет?
М а р и я. Двадцать восемь.
М и р о н о в. Ты что ж, начальника возишь?