— Посмотрите-ка, а эта девчонка, Дрмашкина Францка, все еще бежит за нами!.. Эй, девочка, ты что, с ума сошла?

Францка устремилась вперед: она подумала, будто ее зовут, будто им неловко, что они забыли о ней. Она устремилась вперед и побежала быстро и легко; усталость как рукой сняло, слезы высохли, точно их кто вытер прохладным платком.

И другие обернулись и смотрели на нее; возница погонял.

— Смотри-ка, и правда бежит… глупая девчонка!

Жировец, весельчак и балагур, закричал:

— Слышь, девочка, чего ты пешком-то, полезай сюда!.. Бежит за возом, как собачонка; бьюсь об заклад, ее хоть кнутом гони, она не отстанет!

Одна из богомолок, сухая и морщинистая женщина с корзиной на коленях, сжалилась и крикнула:

— Не будь дурой, девчонка, не беги, вот глупая какая!

Посмотрела на нее сердито и плюнула на дорогу.

Разговор прекратился; богомольцы смотрели назад, на смешную, пыльную, тряпичную куклу, семенившую за повозкой. Возница погонял.

Францке сначала показалось, что телега останавливается, что кони пошли шагом и вот сейчас свернут немножко в сторону и подождут ее. Она легко и весело перескакивала через камни и через грязные лужи, оставшиеся от последнего дождя в тени раскидистых буков. Но скоро она заметила, что расстояние между нею и повозкой ничуть не уменьшалось, и остановилась посмотреть получше: телега катилась, как и раньше, а возница, ссутулившись, сидел впереди, держа в левой руке вожжи, а в правой кнут.

— Подождите! Подождите!

Почему они не останавливаются, ведь они ее видели и звали?! Непонятный ужас охватил ее, и спина похолодела так, словно студеный ветер пробежал по телу.

«Не хотят ждать!» — осенило вдруг Францку, и сердце будто стиснули жесткие руки. Они видят ее и не хотят ждать; сидят в повозке и смотрят, как Францка бежит следом, плачет и кричит; они смеются; уселись удобно, упершись руками в колени, наклонив слегка головы, и посмеиваются, словно тот еврей в церкви, что сидит в сторонке и смотрит, как бичуют Иисуса.

Францка перепрыгнула через лужу, левый башмак соскочил и отлетел в сторону; она споткнулась и упала. Едва коснувшись земли, она быстро поднялась и побежала — одна нога обутая, другая босая. Босой ноге было прохладно, бежать стало легче, и Францка сняла второй башмак тоже. Но вскоре песок начал колоть подошвы, а пальцы в кровь оббились о камни. Ей стало до того тоскливо, что захотелось опуститься на траву и умереть. Уже не осталось и следа от трепетного страха и трепетной надежды — только ужасная тоска, от которой хочется забиться в какой-нибудь темный угол и не говорить ни с кем.

«Никогда мне их не догнать!» — думала Францка, и ей казалось, что беги она хоть на край света и до конца жизни — все равно догнать их невозможно. От этой мысли стало грустно, но так спокойно, что Францка начала думать о совсем других вещах, как если бы она сидела в кухне или лежала на своем сундуке, а не бежала с избитыми в кровь ногами за повозкой, далекой, как солнце на небе. Так она вспомнила тот вечер и блестящий шелковый платок, развернутый на столе и сладостно шуршавший при прикосновении. Ей казалось, что никогда она не догонит повозки и никогда у нее не будет шелкового платка, и все всегда будет вот так же грустно и пусто. Беги она хоть на край света и до конца жизни, ей не добежать ни до повозки, ни до шелковой косынки, ни до сдобного хлеба… все радости далеко впереди, а она с окровавленными ногами может только бежать за ними.

Ныло уже все тело, перед глазами мельтешило. Она думала, что надо бы остановиться, сесть отдохнуть, но, думая так, продолжала бежать, прижимая к груди башмаки, и хлеб, и молитвенник…

Ковачев батрак, плечистый и румяный парень, обернулся к вознице.

— Слушай, придержи немножко, пусть девчонка сядет… Гляди, как бежит!

Кони пошли шагом, возница покосился назад.

— А ну поторопись! Долго ждать не будем!

Францка бежала быстро, но шаги ее были так мелки, что она не могла догнать лошадей, ступавших широко и твердо.

— Скорей! Скорей! — кричали с телеги, и в самой Францке кричал голос, полный страха и боли: «Скорей, Францка, скорей!» Ноги слабели и заплетались, ее заносило то вправо, то влево.

— Ну вот, теперь вот ползет как черепаха! Эй, давай быстрей, коли надумала!

Францка низко пригнула голову, как загнанная лошадь, рот был открыт, она дышала громко, хрипло; глаза глядели, не видя ничего, кроме повозки, качавшейся, будто под нею колебалась почва.

— Но-о!

Она рванулась, подпрыгнула, дотянулась до борта повозки и оперлась на него локтями, чтобы подтянуться… Телега качнулась, исчезла у нее из глаз, она ударилась лбом о борт и упала на дорогу.

Как на молитве, прижималась она к земле лицом и коленями, хлеб валялся на песке, вытянутая рука сжимала молитвенник.

Батрак соскочил с повозки и склонился над Францкой.

— Вставай! Сильно расшиблась?

Он обхватил Францку за плечи большими, тяжелыми руками и поднял. В его широком лице было что-то мягкое, почти детское. Он взял Францку на руки, подобрал хлеб и башмаки и понес ее на телегу. Францка открыла глаза, посмотрела ему в лицо, и ей стало так хорошо, что она обняла его за шею. Батрак посадил ее рядом с собой, крикнул возчику: «Погоняй!» — и повозка покатилась по ровной дороге между раскидистыми буками…