Учитывая этот акцент на международную торговлю — о чем свидетельствует удвоение в период с 1965 по 1990 г. доли общемирового объема производства, идущей на экспорт [959] , — стоит ли удивляться, что экономические организации, имеющие представительство в разных государствах, часто находились в более благоприятном положении для использования предоставляющихся новых возможностей, чем сами государства. В отличие от последних у транснациональных корпораций не было граждан, которых надо было бы защищать, социальных пособий, которые требовалось бы выплачивать, границ, чтобы их охранять, или суверенной территории, чтобы ее контролировать. Свободные от этой ответственности и этих ограничений, они могли использовать экономические возможности, когда бы и где бы они ни представились и, что очень важно, пока эти возможности существовали. Они могли делать это либо самостоятельно, открывая филиалы, либо заключая альянсы с подобными им организациями в других государствах. Используемые методы включали совместные научные исследования и разработки; разделение труда на производстве, когда комплектующие, предоставляемые одной фирмой, могли бы использоваться в продукции другой; общий доступ к сбытовым и сервисным сетям; приобретение акций друг друга; и, конечно, прямые слияния вроде того, которое произошло в мае 1998 г., когда немецкая компания «Даймлер-Бенц» объединилась с американской «Крайслер» [960] . Кроме того, в большинстве случаев именно транснациональные компании, а не государства, первыми разрабатывали и применяли самые прогрессивные технологии во всех областях, начиная с самолетостроения и заканчивая компьютерами и телекоммуникациями [961] . По этой причине, а также потому, что эти фирмы находились в более благоприятном положении, чтобы их использовать, именно в их руках эти технологии пережили действительно взрывной рост.

Часто отмечается, что транснациональные корпорации нуждаются в государстве для обеспечения стабильности и защиты; кроме того, угроза суверенитету, которую они представляют, ограничена тем, что их филиалы, которые находятся под юрисдикцией определенного государства, должны подчиняться законам этого государства столь же неукоснительно, как и национальные фирмы. Что касается первого пункта, то я далее привожу аргументы, показывающие, что по мере того как некоторые государства теряют способность предоставлять защиту, решение этой задачи отчасти могут брать на себя сами транснациональные корпорации [962] . В отношении второго аргумента интернационализация бизнеса и предоставление иностранным гражданам доступа на все новые фондовые биржи означает, что все большая доля активов, принадлежащих гражданам каждого государства, скорее всего находится за пределами этих государств, и что жизненно важные экономические решения, влияющие на размещение инвестиций и занятость в каждом государстве, с большой долей вероятности принимаются людьми, над которыми оно не имеет контроля.

Как выяснило правительство США, когда оно попытались защитить свою промышленность от ввозимых в страну японских автомобилей, во многих случаях меры, принимаемые с целью противостояния тенденции, оказываются бесполезными, поскольку «враг» уже стоит у ворот — даже если допустить, что данный термин здесь уместен, учитывая, что большинство работающих в США на таких фирмах, как «Хонда», «Мицубиси» и BMW, сами являются американцами и продают свою продукцию американскому потребителю. Государства, которые попытались сопротивляться этой тенденции и зашли слишком далеко в своих попытках заново вновь установить контроль, рисковали оказаться обойденными потенциальными инвесторами или лишиться уже существующих [963] . В мире, где роль войн между государствами уменьшается, положение политических лидеров начинает все больше зависеть от их способности обеспечивать материальное благополучие. Последнее теперь понимается не столько в терминах деятельности служб социального обеспечения, как в 1945–1975 гг., сколько терминах привлечения инвестиций, создания рабочих мест и обеспечения экономического роста. Появились специальные места для проведения встреч, вроде Международного экономического форума в Давосе, где политики могут прийти к руководству транснациональных компаний «с протянутой рукой» и обратиться со своими просьбами.

Еще одним изменением, произошедшим в связи со сдвигом в направлении международной торговли, стал тот факт, что государства, по словам бывшего министра финансов Великобритании Дениса Хили, обнаружили, что их способность контролировать собственную валюту была «сильно подорвана» [964] . Если страна хочет участвовать в международной торговле, то ее валюта обязательно должна быть конвертируемой, максимально свободной от одностороннего административного контроля и должен быть разрешен свободный вывод ее в любую другую страну по первому требованию владельца. Но свобода от административного контроля отдает ее на милость конъюнктуры международного рынка, особенно теперь, когда новые компьютерные технологии позволяли осуществлять операции с иностранной валютой мгновенно, 24 часа в сутки и в масштабах, которые не могут себе позволить даже крупнейшие и богатейшие государства (в 1996 г. — 4 трлн долл. в день).

Прошли те дни, когда, как в период с 1914 по 1945 г., многие крупные государства пытались создать закрытые денежные системы и, по крайней мере, для своих граждан, устанавливали ценность своих валют с помощью указов. В прошлом остались и Бреттон-Вудсские соглашения, бывшие в силе с 1944 по 1971 г. и привязывавшие различные валюты к доллару США, который сам был привязан к золоту [965] . С 1971 г., когда в результате решений, скромно названных Никсоном «величайшей денежной реформой за всю историю», доллар окончательно потерял какую-либо связь с золотом, курсы всех валют на практике стали «плавающими» друг относительно друга. Но если до 1944 г. они были привязаны к золоту, сейчас даже этой подпорки не стало, и зачастую все их обеспечение сводится лишь к статистике, которую собирают экономисты.

Безусловно, государства не потеряли полностью контроль над своими валютами. Они по-прежнему могут манипулировать предложением денег, либо балансируя бюджет, либо отклоняясь от сбалансированности; также они сохранили контроль над некоторыми ключевыми процентными ставками, такими как учетная ставка (по которой центральный банк ссужает деньги остальным банкам) и ставка по своим собственным облигациям. Кроме того, как часто указывается, те, кто занимается валютными спекуляциями, могут быть не иностранцами, а собственными гражданами государства [966] . Но в этом-то все и дело. При новой либеральной экономике разница между ними во многом стирается. Собственные граждане и иностранцы действуют с равной легкостью, не обращая внимания на свои государства, перемещая деньги из одной страны в другую лишь нажатием кнопки. В результате ценность многих валют, включая валюты ряда наиболее влиятельных государств, стала подвергаться резким колебаниям, которые нередко выходили из-под контроля центральных банков или даже согласованно действующих групп центральных банков. С точки зрения негосударственных экономических субъектов эти колебания делали выгодным хеджирование, которое можно было осуществлять, держа часть активов в иностранных валютах или получая в них ссуды [967] . И так продолжила крутиться карусель, также известная под названием «капитализм казино» [968] . Она подчинялась контролю — если вообще подчинялась — лишь со стороны МВФ, который сам по себе не является государственным действующим субъектом.

Наконец, беспрецедентное развитие электронных информационных услуг, по-видимому, ознаменовало собой еще один шаг на пути отступления государства [969] . На практике ни одно государство не было в состоянии осуществлять полный контроль над мыслями своих граждан; к чести наиболее либеральных из них нужно добавить, что они никогда и не пытались. Благодаря изобретению печатного станка намного увеличилось количество передаваемой информации и снизились издержки на ее распространение, но возможность передавать информацию через международные границы все еще была ограничена из-за необходимости перевозить бумагу (или устанавливать печатные станки), а также из-за языковых барьеров. Последнее было особенно важно. Существование этих барьеров означало, что за исключением небольшой дипломатической и коммерческой элиты информация в основном распространялась в рамках отдельных стран.

Как оказалось, первая из этих проблем была решена с введением публичного радиовещания в 1920-е годы — что привело к такой ситуации, когда во время Второй мировой войны житель оккупированной Германией страны, который слушал вражеские радиостанции, тем самым совершал преступление, караемое смертной казнью. С введением телевидения, основанного на изображении, а не на устном слове, популярность радио уменьшилась. В 80-е годы кабельное и спутниковое телевидение, а также видеокассеты стали широко доступны. Вскоре телевидение начало освещать события в глобальном масштабе и почти без задержки; десятилетие спустя появление Интернета, позволившего людям общаться друг с другом в режиме реального времени, в любом месте, в любое время, независимо от расстояния, времени суток или любого другого фактора, стало еще более значительной революцией. Как и в случае с экономикой, отдельные государства были вынуждены ослабить контроль над информацией в пользу людей и организаций, не являющихся ни суверенами, ни государствами и не имеющих территории. Безусловно, можно утверждать, что некоторые медиа-магнаты, такие как Тед Тернер и Руперт Мёрдок, имеют больше влияния на международные отношения, чем большинство глав государств и министров иностранных дел; но даже правительства самых влиятельных государств в наше время стараются вести политику, придавая большое значение так называемому «фактору CNN» [970] .