“Случись чего - попадем как кур в ощип, - ворчал Денисенко, в пятый, кажется, раз, предупредив о светомаскировке.
– С воздуха нас видать как на ладони. И деревня - это как нора с одним входом. Не выскочить, коль запрут. Видел уже...”.

В пустовавшей с весны школе скрипели пилы да стучали молотки, выбитые окна заделывали фанерой. Правда, когда поняли, отчего вылетели стекла, радости от размещения в тепле поубавилось. За школой, ближе к дороге обнаружилось несколько воронок. Давние, наверное, еще летом упали бомбы. Но все одно - близко. Хотя может быть, если в саму школу не попали, все не так уж и страшно? Девушки бегали с ведрами воды, отмывали школьные классы - будущие палаты. И когда уже почти перевязочную развернули, обнаружилась пропажа. Мелкая вроде бы, но досадная. Казалось бы, такая в обиходе не существенная вещь - иголки для примусов. Но в военное время проще пулемет добыть, чем хоть одну. А потеряли их все, что были - в одной коробочке из-под чая лежали, для сохранности...

Три раза пересмотрев все ящики, взмокший от бесплодных усилий Ермолаев побежал к начхозу. Но тот лишь руками развел: “Да где ж я их возьму? У местных попросить-то можно, да только есть ли? Тут печки у всех, на черта им примус, чай не город.” У начхоза тоже забот полон рот, укрытия надо рыть, саперов в дивизии обещали прислать, но не раньше, чем завтра. А командир требует, чтобы все готово было уже вчера, ну хотя бы к утру. Враг ждать не станет, налетит - и крышка.

– Не к утру, а через три часа! Если попадем под налет - ты головой за все отвечаешь, ясно?!
– от тяжелого баса Денисенко, наверное, трава в школьном дворе пригнулась, как под сильным ветром. Раиса, тащившая в школу очередную пару ведер с водой, едва не споткнулась на пороге. И в прошлый раз в спешке развертывались, но командир так не бушевал. Сейчас-то что стряслось? Но что бы ни случилось, Ермолаев точно не заслужил такого разноса, что устроил ему командир.

– У тебя перевязочная должна быть развернута до пяти вечера! Соседи наш поток до утра обещали принять, да коли не справятся… Иголки?! На чем кипятить будем, ты подумав?
– от волнения Денисенко начал сбиваться на украинскую речь, - В следующий раз автоклав втратыш? Якщо через полчаса не знайдеш, фельдшерскую сумку в зубы - и в батальон, ясно?! Уж ее-то не проспишь, на ней лямка, к ремню крепить! Специально для тебя пришили!

Ермолаев аж застыл. Оглянулся беспомощно на начхоза, но того и след простыл и весь гнев командира достался теперь ему одному. В конце-концов, улучив момент, когда Денисенко немного прервется, Ермолаев подобрался и вытянувшись, как на смотру, спросил: “Разрешите идти, товарищ командир?!”

“Бегом!! Чтобы через полчаса все було! Где хочешь их знайди!”

После такого напутствия Ермолаев действительно бросился от разгневанного начальства бегом, чуть не сбив Раису с ног, и дух перевел только в коридоре.

– Пошустрее, девчата!
– торопил он свою команду.
– Время не терпит. Эх... где же эти чертовы иголки, ну не мог я их обронить, сам же прибирал!

– Сейчас сыщем, - утешала Галя Петренко, как всегда спокойная и невозмутимая. По ней нельзя было даже сказать, что торопится, но укладки, инструменты и все, что было нужно, уже стояло на своих местах.
– Здесь где-то, ну где им быть, не в Армянске же мы их обронили. За что тебя так командир-то?

– Не знаю, - Ермолаев вздохнул. Красный от досады, от невероятного и совершенно несправедливого разноса, он выглядел все же больше озадаченным, чем расстроенным.
– Видать, случилось что.

– Где?
– охнул кто-то из девушек.
– Фронт сдвинулся? Неужто опять сниматься?

– Да нет, услыхали бы уже… У него что-то стряслось. Я месяц здесь, ни разу командира таким не видел. И давай, матрешки, не спим!

Слово “матрешки” в его устах могло означать и упрек, и похвалу. А коробку с иголками конце-концов нашла все та же Галя. В кармане халата у Ермолаева. Сам и положил!

– Ох, “несе Галя воду, коромисло гнеться”, что бы я делал без тебя? Товарищ Петренко, объявляю тебе благодарность от лица… себя, - Ермолаев моментально повеселел, даже веснушки на щеках проступили.
– Только командиру лучше сейчас на глаза не попадайтесь. Если он меня так разнес по кочкам, вас и вовсе проглотит. Вы все ему на один зуб.

Ночевать устроились тут же в школе, в одном из пустующих классов, на полу. От растопленной печки красные пятна плясали по полу, стенам и потолку, сделалось по-домашнему уютно. Хотя основной смене дали отбой, оставив только дежурных, спать никому не хотелось. Сидели кружком у печки, подстелив кто шинель, кто стеганку. Грели кипяток. На печку-голландку чайник пристроить некуда, кипятили воду в консервной банке, которую ставили к пылающим дровам у открытой дверцы и снимали за отогнутую крышку.

– А в соседнем классе доска висит, - сказала Вера.
– и там даже задание осталось, по царапинам от мела видно немножко. Квадратные уравнения. Я заметила, когда мы там полы мыли. Наташ, ты еще помнишь что-нибудь из школы?

Мухина только руками развела. Ты чего, мол? Еще таблицу умножения у меня спроси.

– Где мне помнить? Как закрою глаза, только два цвета вижу - белое и красное. Вер, ты что вдруг?

– Просто так… Ведь будем же мы когда-то снова учиться. Я в институт готовилась.

– Я тоже, - Галя устроила банку с очередной порцией будущего чая среди углей.
– А мама хотела, чтобы я в музыкальное шла, на вокал. Говорила, у меня способности, - она опустила глаза, - А я не знаю. Просто пою. Наверное, каждый умеет… что-то, что у него лучше всего получится, если учиться. Вот на твоем месте, Наташа, я бы точно шла в медицинский. У тебя руки легкие. Я это еще в первый день заметила. А я не знаю, чего я лучше умею - петь или пропавшее искать. Где бы что ни завалилось, я погляжу и все само находится. Думаешь, первый раз?