Лукин вынул изо рта трубку, задумчиво потёр подбородок.

Я продолжил:

— Содержание нитратов зависит ещё и от частоты смены воды. Но я уверен, что воду в аквариуме вы меняете часто. Но вы не думали, что для такого большого количества рыб у вашего аквариума слишком маленький объём? Посчитайте: для одного барбуса требуется минимум два литра воды. Для скалярии десять литров. А для гуппи, неона или меченосца по два литра на особь.

Виктор Семёнович взглянул на свой аквариум, громко хмыкнул.

Он посмотрел на жену и заявил:

— Вера, я давно тебе говорил, что мне нужен аквариум побольше!

— Витя, тебе нужно рыб поменьше, — ответила Вера Петровна.

Виктор Семёнович словно не услышал её ответ: он повернул в мою сторону лицо, указал на меня трубкой.

— Ты умный и эрудированный парень, Виктор, — сказал он. — Странно, что раньше я этого не замечал. Нам с тобой нужно чаще беседовать. Определённо.

После ужина Иришка отправилась на кухню мыть посуду. Вера Петровна надела очки (они её будто бы состарили на пару лет), вооружилась иголкой и ниткой — уселась штопать мужу носки. Виктор Семёнович расположился в гостиной за столом — чиркал карандашом в блокноте: подсчитывал оптимальный объём аквариума.

Я вернулся в свою комнату.

Заметил, что за окном стемнело. Не включил в комнате свет — подошёл к окну, разглядывал сквозь стекло освещённый одиноким фонарём двор.

Сообщил:

«Эмма, я помню этот случай с барбусами. В прошлый раз они тоже сдохли. Школьный сарай сегодня сгорел — так же, как и тогда. Эмма, я всё больше склоняюсь к мысли, что вернулся в прошлое. Уж очень знакомо всё вокруг меня сейчас выглядит. И этот портрет Гагарина в тетради Лёши Черепанова — мелочь, но знакомая».

Я скрестил на груди руки. Поднял взгляд на тёмное небо, где заметил светлое пятно — это пряталась за облаками луна.

«Эмма, в гейдельбергской клинике я провёл полтора года. За это время наука наверняка шагнула вперёд. Но я сомневаюсь, что учёные придумали такую виртуальную реальность, которая создавалась бы разумом и воспоминаниями погружённого в неё человека. Если только я не стал частью некого эксперимента».

Я хмыкнул, качнул головой.

«Сомневаюсь только, что немцы отважились бы на такой эксперимент, не взяв с меня предварительно пару десятков согласий и не подсунув мне на подпись толстую кипу всевозможных документов. Как это было перед установкой в мою голову того чипа. Эмма, поищи-ка в интернете: не упоминали ли там о похожих экспериментах».

«Господин Шульц, уточните, пожалуйста, вопрос», — произнёс у меня в голове голос виртуальной помощницы.

«Эмма, найди мне любые упоминания в сети об экспериментах, в которых фигурируют впавшие в кому люди и виртуальная реальность».

Уже через секунду Эмма ответила:

«Господин Шульц, к моему огромному сожалению, запрошенная вами информация отсутствует».

«Так я и предполагал. Спасибо, Эмма».

В кровать я улёгся с мыслью, что вряд ли скоро усну. Думал, что пролежу до утра, поглядывая на чёрный прямоугольник окна и прислушиваясь к доносившемуся из-за шкафа Иришкиному сопению. Мне казалось, что за проведённые в гейдельбергской клинике месяцы я выспался на годы вперёд. Прикинул, какие запросы сделаю ночью Эмме для поиска в интернете. Мысленно подбирал для них точные формулировки, чтобы не выслушивать бесконечные «повторите запрос» и «запрошенная вами информация отсутствует».

Проснулся от громкого дребезжания будильника, стоявшего на тумбе около Иришкиной кровати. Услышал, как недовольно застонала разбуженная будильником Лукина. Зажмурился от света торшера, вспыхнувшего рядом с кроватью моей двоюродной сестры. Окинул взглядом погружённую в полумрак комнату — убедился, что открыл глаза не в больничной палате. Увидел всё те же полки с книгами, прикрытое шторой окно и письменный стол, около которого на стуле со вчерашнего дня стоял мой школьный портфель.

Заявил:

«Эмма, вариант со сном теперь точно отпадает. Потому что за семьдесят шесть лет своей жизни я ни разу не видел сон во сне. А сегодня ночью мне приснилось, что я пел на сцене в Москве. На той самой сцене, где у меня впервые сорвался голос. Причём, в том сне я чётко осознавал, что сплю. Но всё равно мне этот сон не понравился. Я вспомнил тот свой детский испуг. Это было неприятно. Я рад, что проснулся. И вдвойне рад тому, что проснулся здесь, в этой комнате, а не в больничной палате. С добрым утром, Эмма!»

«С добрым утром, господин Шульц!»

Ещё вчера я выяснил, что Иришкины родители просыпались почти на час раньше нас. Они отправлялись на работу, когда мы с Иришкой только-только шли умываться. Сегодня спросонья я услышал их голоса, доносившиеся из гостиной — звучали они бодро, хоть и безрадостно. В мою часть комнаты заглянула Иришка. Она увидела, что я уже уселся на кровать. Сообщила, что первая займёт уборную. Я рассеяно кивнул ей в ответ. Слез с кровати, подтянул трусы. Босиком прошлёпал за шкаф, взглянул на своё отражение в зеркале — убедился, что постарел за ночь не больше, чем на сутки.