«По официальной версии, — ответила Эмма, — товарищу Королёву была произведена операция удаления опухоли с экстирпацией прямой и части сигмовидной кишки. Смерть товарища Королёва наступила от сердечной недостаточности (острая ишемия миокарда)».

«А есть и неофициальные версии его смерти?»

— … Королёв был крупнейшим конструктором ракетно-космических систем, — зачитывала Иришка, — на которых впервые в мире осуществлены запуски искусственных спутников Земли, доставлен советский вымпел на Луну, совершён облёт и фотографирование обратной стороны Луны…

«В интернете встречаются версии врачебной ошибки, — сказала Эмма, — троцкистского заговора и вмешательства иностранных шпионов. Но ни одна из этих версий не доказана».

«Ясно, что ничего не ясно. Я только сейчас сообразил, что мы тогда, в шестьдесят шестом, о Королёве ничего толком и не знали. Сейчас, похоже, только Черепанов догадался, кого именно потеряла страна».

— … Королёв имел огромный авторитет и пользовался большим уважением у всех, кто работал с ним, — читала Иришка. — Плодотворная деятельность Сергея Павловича Королёва во имя нашей Родины заслужила признательность советского народа и была отмечена высокими правительственными наградами…

Я почувствовал, как Череп толкнул мою руку локтем. Увидел: сосед по парте подвинул в мою сторону тонкую ученическую тетрадь. Череп указал на тетрадь взглядом.

— Посмотри, — шепнул Черепанов.

Я взглянул на тетрадь. Почувствовал, что на моём лице появилась усмешка.

«Эмма, а ведь я знаю, что увижу там, внутри. Потому что уже открывал эту тетрадь шестьдесят лет назад. Я бы уже не сомневался, что угодил в прошлое, если бы не слышал твой голос у меня в голове. Скажи что-нибудь».

«Что именно вы хотите от меня услышать, господин Шульц?» — произнесла у меня в голове виртуальная помощница.

«Спасибо, Эмма. Знаешь, что в этой тетради?»

«Нет, господин Шульц».

«Там портрет Юрия Гагарина. Такой же, какой был на обложках книг генерал-лейтенанта Васильчикова „Взлёты и падения советской космонавтики“. Я переводил её лет двадцать назад на английский и на немецкий язык. Черепанов срисовал Гагарина с обложки журнала „Огонёк“ за шестьдесят первый год. Алексей сам мне тогда об этом рассказал».

Я открыл тетрадь. И тут же кивнул, словно признал собственную правоту. Как я того и ожидал, с первой страницы Лёшиной тетради на меня смотрел Первый космонавт Земли Юрий Алексеевич Гагарин. Юрий Гагарин на этом выполненном простым карандашом портрете улыбался, на его погоне красовалась одинокая майорская звезда.

— Как тебе? — шёпотом спросил Черепанов. — Я сам нарисовал. Вчера.

— Здорово, — шепнул я.

Показал Алексею поднятый вверх большой палец.

— … За выдающиеся заслуги перед Родиной он был дважды удостоен звания Героя Социалистического Труда, — вещала Лукина, — звания лауреата Ленинской премии, награждён орденами и медалями Советского Союза…

«Помню тот день, когда Гагарин полетел в космос, — мысленно сказал я Эмме. — Была среда, самая обыкновенная и поначалу ничем не примечательная. Я был в школе. У нас был урок математики. Затем его вдруг прервали. Нас неожиданно вывели на линейку и сообщили о полёте Юрия Алексеевича Гагарина в космос. Это была сенсация. Помню, как все радовались. Наш, советский человек первым в мире побывал в космосе! Эмма, это был один из самых радостных дней в моём детстве».

Я взглянул на улыбающееся лицо Гагарина и добавил:

«Это был последний радостный день детства. Меньше чем через месяц после него у меня в мае на концерте сломался голос. И моя жизнь стремительно полетела в тартарары. Я тебе об этом уже рассказывал. В две тысячи пятнадцатом году я нашёл в интернете запись того концерта. Случайно. Не знал, что она существовала. Услышал, как я тогда фальшивил. Видел, как на концерте с моего лица сошла улыбка. Она долго на него не возвращалась. В том же году я прочитал о себе статью в Википедии».

«Господин Шульц, я могу отыскать для вас эту статью», — сказала Эмма.

«Не нужно. Эмма. Я прекрасно её помню. До сих пор не забыл, с каким садистским удовольствием в ней рассказывали о случившейся со мной трагедии. „Падение с Олимпа славы стало для Васи Пиняева тяжёлым испытанием“. Написали, что в двенадцать лет у меня „сломался“ голос — „вполне обычное явление для подростка, и большая беда для солиста детского хора“. Сообщили, что я „в одночасье рухнул на землю с высот славы“, что я почувствовал себя тогда „обычным и заурядным“ ребёнком».

Я вздохнул, добавил: