Шрифт:
Он ждёт.
Я не двигаюсь.
Горин выдыхает резко, будто сдерживает желание просто схватить меня и сделать по-своему. И вдруг он опускается на одно колено.
Я дёргаюсь, но он уже поймал край халата, собрал его в кулак, резким движением сдвинул вверх, обнажая мой бок. Видны голая нога, край простых белых трусов. Мне стыдно, щеки пылают. Я чувствую, как по коже пробегает холод, потом жар.
Его пальцы — горячие, грубые, наглые.
Я не могу дышать.
— Не дури, Брагина.
Голос низкий, хриплый, сорванный.
Близко. Слишком.
Горин не смотрит мне в лицо, он смотрит на рану, но я чувствую — он ощущает всё.
Я стискиваю зубы.
Он касается меня.
Проводит пальцами по коже.
Жжёт.
Я не знаю, это от антисептика или от него.
Я слышу своё дыхание — тяжёлое, сбитое, но я не подам вида.
— Терпишь?
Я смотрю вниз, мои волосы падают вперёд, скрывают лицо.
— Я умею терпеть.
Он молчит.
И вдруг хватает меня за талию и усаживает на край стола.
Мои ноги касаются его бёдер, дыхание сбивается окончательно.
Я чувствую его.
Твёрдого. Обжигающего. Держущего меня так, будто я могу упасть, но он не даст.
Он смотрит.
В его глазах голод.
Настоящий, сырой, обжигающий, мужской. Его крылья носа трепещут, дыхание тяжёлое, взгляд скользит по моему телу. Я хочу сказать ему, чтобы он отстранился.
Но слова застревают в горле, когда он нагибается к моей ране.
Я замираю. Горячее дыхание касается кожи. А потом его губы.
Медленно.
Тёпло.
Я вздрагиваю, внутри всё переворачивается, разрывает меня на части. Я чувствую, как он чуть задерживается. Как он вдыхает меня.
Как борется сам с собой.
Как не хочет останавливаться.
Чёрт.
Чёрт, что он делает?!
— Не надо.
Но голос выходит тихий, ломкий, слабый.
И он слышит это. Я собираю последние силы и резко отталкиваю его.
Горин поднимает голову медленно. Наши взгляды сталкиваются.
Он дышит тяжело.
Его руки всё ещё на моих бёдрах.
Он не хочет отпускать.
Я чувствую это.
И он тоже.
Я вижу это в его глазах.
В этой голодной, безумной, животной ярости.
Но он сдерживается.
Едва.
Я дышу так же тяжело.
Но не от страха.
От него.
— Я уже доверяла мужчинам.
Голос рвётся, но я говорю.
Я хочу, чтобы он понял.
— И это закончилось тем, что я здесь.
Горин стискивает зубы.
Его руки сжимаются на мне, но он не двигается.
Он ненавидит это слышать.
— Я не он.
Голос сорванный.
Я верю?
Нет.
Я отворачиваюсь.
— Это ничего не меняет.
Я соскальзываю со стола, завязываю халат трясущимися пальцами.
Я чувствую его взгляд на себе.
Он обжигает.
Я ухожу.
Но я знаю.
Он не отпустит.
Он уже держит меня крепче, чем должен.
И я не знаю, выживу ли я в этом.
Глава 9
Марина сидела на диване, скрестив руки на груди, но дрожь всё равно пробирала до костей. 8 лет. Эти два слова не просто звенели в голове — они разрывали её изнутри. Как она могла? Глухая боль пульсировала где-то в груди, не давая дышать, не давая думать. Её пальцы впились в ткань домашнего пледа, но она даже не осознавала этого. Горячие слёзы стекали по щекам, падали на подбородок, на шею, на руки. Она не пыталась их вытереть.
Это ошибка. Это не может быть правдой.
Но суд вынес приговор. 8 лет. Как будто мама — преступница. Как будто она способна на такое. Как будто всё, что Марина знала о ней, было ложью.
Она зажмурилась, судорожно втягивая воздух. Память лихорадочно перебирала кадры, выискивая хоть что-то, что могло бы объяснить, где они с братом ошиблись. Может, мама действительно… Нет. Нет, это невозможно.
Перед глазами вспыхивают сцены из детства. Тёплый свет в кухне, когда мама поздно вечером допоздна пекла им оладьи, чтобы утром был завтрак. Её голос, ласковый, но твёрдый: "Марина, никогда не позволяй себе зависеть от чужих решений. Ты должна сама выбирать свою судьбу." Её руки, нежные, когда она поправляла волосы, целовала перед сном.
Мама.
Та самая мама, которая сейчас за решёткой.
Марина сглотнула, но ком в горле только разрастался. Всё в этой истории было неправильным. Но если суд вынес приговор… значит, доказательства были. Значит, кто-то их нашёл. Кто-то их представил. Кто-то обвинил.
Её тряхнуло от осознания.
Кто-то сделал так, чтобы мама туда попала.
Но почему тогда ей было так страшно поверить в это?
— Максим, я не могу в это поверить.
Марина сжимает руками чашку чая, но пальцы всё равно дрожат. Она пытается согреться, но внутри слишком холодно.