Постоянные шум и разборки в доме не добавляли радости, но других вариантов я пока не видела. Барин так и не сказал своим «деткам» обо мне, да чего уж там, даже не продолжил тему. Эта тварь, взявшая себе имя Клеренс, крыла козырями каждый мой ход. И было ощущение, что игра ведется чисто между нами. Потому что мужчины в этом доме совершенно не имели своего мнения и характера.

Петр осыпал поцелуями руки Клеренс, а Осип умилялся, представляя, видимо, как будет счастлив среди близких людей, как будет нянчиться с долгожданным внуком, и пропадал в мастерской.

Туда-то я и отправилась сразу после обеда. Глаша сказала, что пешком до этого места побольше получаса, но погода радовала. Сосульки блестели на крышах, хоть и лениво, но таяли под его лучами. Воробьи, словно прятавшиеся где-то в морозы, устраивали драки возле исходящего паром на холодном снегу лошадиного навоза. А вдоль заборов крестьянских домов тянулись растянутые на рамках холсты. Их выбеливали на мартовском солнце, и работало это получше любого отбеливателя.

Порадовалась, что Глафира не пошла за мной. Потертая уже, явно перешитая, с хозяйского плеча шуба грела достаточно, а вязаные чулки и надетые поверх них шерстяные носки позволяли валенкам не так хлябать.

Ощущение, что все здесь не по размеру, все чужое и ношенное до тебя несколькими людьми, стало привычным и будто бы нормальным.

Стараясь не встречаться глазами со встреченными мной людьми, я исподтишка рассматривала их лица, одежду, прислушивалась к тому, о чем они говорят. И даже прибавила шагу, чтобы дослушать диалог пары мужиков, торопящихся до лавки с упряжью.

— Барин на днях все объяснил, да токма лучшее от того не стало, Макар, - голос высокого, довольно крепкого мужика в распахнутом тулупе и шапке, сшитой явно из чулок, звучал незло, хоть и громко. Больше в этом голосе было тревоги. – Ежели все, как он сказал платить, мне до конца жизни тут на ево пахать ишо и пахать. Сын только и увидит ту землю.

— Мож не так все поняли? Хто говорит, мол, городу земли продадут, значит царю. Вишь, кака история. А тот и бесплатно ее раздавать начнет, - вполне уверенным голосом ответил второй, невысокий и плотный, кутающийся в ворот, бывшей когда-то яркой, киргизской куртки. Название ее я не знала, но рисунок этот прямо указывал на его истоки.

— Ишь чего захотели, соколики! – присвистнув, ответил высокий и захохотал. – Да коли такого все будут ждать, дак не получив-то войной пойдут. Ты не больно надейся, Макарка, и своих успокаивай, иначе… - тут высокий голос сильно сбавил и даже чуть голову наклонил к собеседнику, чтобы вдруг кто не услышал, но я разобрала, - …говаривают, мол, Форштат собирает расквартированных солдатиков, шобы значится, на месте были, коли вспыхнет чего, - он даже палец вверх поднял, чтобы сильнее показать важность этого известия или слуха.

— Ай, мне и так и так не больно хорошо, Митрий, - толстенький махнул рукой в рукавице, и она слетела с руки.

Они моментально остановились, и я чуть не влетела в выставленный передо мной пухлый зад.

— Барышня, глазами гляди, куда идешь. А то добрых людей вокруг не замечаешь, - отчитал меня высокий, прежде быстро оценив, кем я могу быть. Барыню бы не то что отчитывать, извинились бы еще перед ней.

— Айдате с Богом, - я повторила слова Глаши, которые действовали всегда, если ситуация могла закончиться спором. После упоминания здесь Бога, я заметила, несколько снижается градус накала.

— Сама айда с Богом, - пожелал пухлый, рассмотрев меня, пока я их обходила. Специально не торопилась, но дальше они шли молча.

Глаша, хоть и объясняла дорогу к мастерской, чуть ли не рисуя на снегу план пути, но я все же запуталась. Потому что вместо привычного мне «на втором перекрестке налево, а потом на третьем - направо» она принялась описывать: в каком доме кто живет и где мне рассмотреть занавески. Во всем этом словесном мусоре я запомнила только «улицу, не доходя до татарской слободки».

— Эх, Глафира, тебе бы не бусы примерять, а немцев на Москву вести. Никогда бы не дошли. Жаль не доживем, - пробурчала я себе под нос.

Хохот за спиной заставил обернуться. С детства он воспринимался как обидный смех именно надо мной. Не знаю, почему, но оборачивалась на смех я быстрее, чем на плач.

Две девчушки лет пятнадцати – семнадцати в шалях и огромных, тоже не своих, вытертых шубейках, туго подпоясанные ремнями, шептались и закатывались смехом. Иногда им приходилось останавливаться, согнуться пополам и, разогнувшись, бежать, чтобы нагнать потраченное на хохот время.

«Вообще-то мне сейчас положено так себя вести. Восемнадцатый год, а бурчу себе под нос, как бабка.», - подумалось мне, и я улыбнулась. Но потом пришло в голову, что их шутки мне сейчас точно не понравятся, не покажутся смешными. Каких КВНов и ситуаций я видела в жизни, не увидят еще даже их дети и внуки.

— Чаво пялисси, будто среди зимы яблоки увидала? – заметив, что я оборачиваюсь, пухлая, краснощекая и звонкая девка весело крикнула на меня и вторая залилась очередной порцией продлевающего жизнь, не хуже сметаны, смеха.