Через неделю после того, как Народный занял этот дом, деревья перед ним растаяли, оставив после себя ровное поле площадью в три акра. Казалось, что их не срубили, а как будто растворили. Позже, той же ночью, на этом поле появился огромный воздушный корабль – внезапно, как будто из другого измерения. Он был похож на ракету, но, в отличие от ракет, бесшумен. И сразу же на корабль и дом опустился туман, скрыв их. В этом тумане, если бы кто-нибудь смог это разглядеть, образовался широкий туннель, ведущий от двери воздушного судна к двери дома. Из воздушного корабля вышли плотно закутанные фигуры, человек десять, и пройдя по этому туннелю, были встречены Народным. Дверь старого дома закрылась за ними.

Чуть позже они вернулись, и Народный с ними, и из открытого люка воздушного корабля выкатилась небольшая плоская тележка, на которой был механизм из хрустальных конусов, вздымающихся друг около друга вокруг центрального конуса высотой около четырех футов. Конусы стояли на толстом основании из какого-то стекловидного материала, заключавшим в себя беспокойное зеленое сияние. Его лучи не проникали сквозь то, что его удерживало, но, казалось, они постоянно стремились вырваться наружу, что наводило на мысль о некой невероятной силе. В течение нескольких часов держался странный густой туман. На высоте двадцати миль, в верхних слоях стратосферы, появилось слабо мерцающее облако, похожее на сгусток космической пыли. И перед самым рассветом скала на холме за домом растаяла, словно занавес, закрывавший огромный туннель. Пятеро вышли из дома и забрались в воздушный корабль. Он бесшумно оторвался от земли, скользнул в отверстие и исчез. Послышался тихий шелест, а когда он затих, холм снова стал целым. Скалы оказались сдвинутыми вместе, как закрывающийся занавес, и, как и прежде, их усеивали валуны. То, что грудь холма теперь была слегка вогнутой там, где раньше она была выпуклой, никто бы и не заметил.

В течение двух недель мерцающее облако наблюдали высоко в стратосфере, лениво комментировали, а затем оно исчезло с глаз. Пещеры Народного были закончены.

Половина скалы, в которой они были выдолблены, исчезла вместе с этим сверкающим облаком. Остаток, в виде самой простой формы энергии, хранился в блоках из стекловидного материала, служащих основанием для конусов, он беспокойно двигался внутри этих блоков, рождая то же самое ощущение огромной силы. И это была сила, немыслимо мощная; из него исходила энергия, создававшая маленькие солнца и луны и приводившая в действие любопытные механизмы, регулировавшие давление в пещерах, снабжавшие их воздухом, вызывавшие дождь и превратившие царство Народного, расположенное на глубине мили под землей, в рай поэзии, музыки, цвета и формы, задуманный им и воплощённый с помощью тех десяти.

О тех десяти стоит рассказать поподробнее. Народный был Мастером. Трое, как и он, были русскими; двое – китайцами; из оставшихся пяти трое были женщинами: одна – немкой по происхождению, одна – баской, одна – евразийкой; оставались индус, ведущий свое происхождение от Гаутамы; и еврей, ведущий свое происхождение от Соломона.

Все они были едины с Народным в своем безразличии к миру; каждый придерживался своего взгляда на жизнь; и все без исключения жили в своем собственном Эдеме среди сотен пещер, за исключением тех случаев, когда им было интересно работать друг с другом. Время для них ничего не значило. Их исследования и открытия предназначались исключительно для удовлетворения их собственных нужд и удовольствий. Если бы они передали их внешнему миру, они стали бы лишь оружием в войне либо между людьми на Земле, либо против жителей какой-нибудь другой планеты. Зачем торопить самоубийство человечества? Не то чтобы они испытывали сожаление по поводу угасания человечества. Но зачем прикладывать усилия, чтобы ускорить его? Время для них ничего не значило, потому что они могли жить столь долго, сколько им захочется, если не принимать во внимание несчастные случаи. И пока в мире существовал камень, Народный мог превращать его в энергию для поддержания своего Рая – или для создания других.

Старый дом начал трескаться и рушиться. Он рухнул – гораздо быстрее, чем стихии могли бы привести его к разрушению. Затем среди руин фундамента выросли деревья, а поле, так странно расчищенное, заросло деревьями. За несколько коротких лет эта земля покрылась лесом; здесь было тихо, если не считать рева пролетающих над ней время от времени ракет и пения птиц, нашедших здесь убежище.

Но глубоко под землей, в пещерах, были музыка и песни, веселье и красота. Изящные, как паутинка, нимфы кружили под маленькими лунами. Играл на свирели Пан. Под маленькими солнцами шумно веселились древние жнецы. Виноград рос и созревал, его давили, и вакханки пили красное и бордовое вино, в конце концов засыпая в объятиях фавнов и сатиров. Ореады танцевали в бледных лунных лучах, а иногда кентавры кружились и выводили в них архаичные ритмы, отбивая дробь копытами по покрытому мхом полу. Старая Земля снова жила.

Народный слушал, как пьяный Александр восхвалял Таис среди великолепия завоеванного Персеполиса; и он слушал треск пламени, по прихоти куртизанки уничтожившего его. Он наблюдал за осадой Трои и вместе с Гомером пересчитывал ахейские корабли, выстроившиеся на берегу перед её стенами; или вместе с Геродотом рассматривал племена, шедшие за Ксерксом – каспийцев в плащах из кожи, с луками из тростника; эфиопов в леопардовых шкурах и с копьями из рогов антилопы; ливийцев в кожаных одеждах с дротиками, закаленными на огне; фракийцев с лисьими головами на их головах; месхетов, носивших деревянные шлемы, и кабалийцев, носивших человеческие черепа. Для него были заново разыграны элевсинские мистерии и мистерии, посвящённые Осирису, и он наблюдал, как женщины Фракии разрывали на куски Орфея, первого великого музыканта. По своему желанию он мог увидеть взлет и падение империи ацтеков, империи инков, или любимого Цезаря, убитого в Римском Сенате, или лучников при Азенкуре, или американцев при Белло Вуд [4] . Что бы ни написал человек – будь то поэты, историки, философы или ученые – его механизмы причудливой формы могли представить ему, превращая слова в реальные образы, как будто оживляя их.

Он был последним и величайшим из поэтов, но также он был последним и величайшим из музыкантов. Он мог возродить песни Древнего Египта или песнопения ещё

более древнего Ура. Песни, рожденные душой земли-матушки Мусоргского, гармонии глухого мозга Бетховена или песнопения и рапсодии, рожденные сердцем Шопена. Он мог сделать больше, чем просто возродить музыку прошлого. Он был владыкой звуков. Для него музыка небесных сфер была реальностью. Он мог использовать лучи звезд и планет и сплетать их в симфонии. Или превращать солнечные лучи в золотистые тона, которых никогда не смогли бы выразить земные оркестры. И серебряную музыку луны – сладкую музыку весенней луны, громогласную музыку полной луны, хрупкую хрустальную музыку зимней луны с ее арпеджио метеоров – он мог сплести в такие мелодии, каких никогда не слышали человеческие уши.

Итак, Народный, последний и величайший из поэтов, последний и величайший из музыкантов, последний и величайший из художников – и, на свой не свойственный человеку лад, величайший из ученых – жил в своих пещерах с десятью избранными им людьми. И вместе с ними он послал к чёрту всю поверхность Земли и всех её обитателей…

Если только там не случится чего-нибудь, что станет представлять угрозу его Раю!

Осознавая потенциальную опасность такого рода, он разработал механизмы, позволявшие ему видеть и слышать то, что происходило на поверхности Земли. Время от времени он развлекался с ними.