Откровение, явившееся его глазам, представлялось очевидным. Даже в тюрьме люди заводят связи, влюбляются. Даже в тюрьме может встретиться нежданная красота. Жизнь в плену остается жизнью. Если – или пока – его не запрут в одиночку, всегда будут человеческие отношения. Есть еда. Есть жилище. Есть работа. Есть сколько-то радости и удовольствия. Нет оснований считать, что это навсегда, но пока это есть.

Жизнь не кончилась. Да, ему причинили боль, его сорвали с места, потрепали. Безопасности нет, и она вряд ли будет. Но его не убили. А жизнь – включая те радости, которые, как ему представлялось, гасли раньше всех и вновь загорались последними, – продолжалась. Люди пели песни даже в лагерях смерти, и этим можно утешаться, пока сам не окажешься в лагере смерти.

За последним поворотом он увидел Синнию, которая сидела спиной к стене, напротив широкой двери. Он направился к ней, понемногу замедляя шаг. Она поджала ноги под себя и сложила руки на коленях. Морщины на ее лице, казалось, были глубже, чем на Анджиине или даже в первые дни пребывания здесь, когда она одна составляла ему компанию после объявленного Тоннером бойкота.

Она не взглянула на него, когда он сел рядом. Он поерзал, устраиваясь. Бывало, они проводили целые дни, сидя рядом. Привыкли молчать вдвоем. Он легко погрузился в молчание. Пришли воспоминания о старом преподавателе, перебивавшем лекции анекдотами и политическими комментариями, и тут Синния заговорила, спокойно и буднично.

– Я не знаю своего возраста. Знаю, сколько мне было, когда они пришли. Когда убили Ньола. А с тех пор сколько прошло? Наверное, у меня с тех пор был день рождения. Или два. Или три? Не знаю. Сбилась со счета.

– Думаю, все мы потеряли счет. Ни часов, ни календарей. Нет даже обычной смены дня и ночи. В камере на корабле времени не было. Наверняка это тянулось неделями, но месяцами – вряд ли.

Он вспомнил сумрачный, ущербный мир. До чего же худыми были покидавшие его люди, и он тоже. Бороды, лохмотья одежды… Неужели всего недели? Теперь он засомневался.

– Я пыталась оставить это в прошлом.

– Это?

– Ньола. Я не хочу помогать карриксам. Не хочу даже заниматься тем, чем они велят, но, когда оказалось, что Джессин в беде, я подумала: может, ничего страшного. Помогу в работе, если это ради нее. Ради одного из наших. Но я их ненавижу. Так ненавижу… Этого не оставить в прошлом. Через это не перешагнуть. Мне все время страшно, и не хватает Ньола, и во мне осталась только злоба. Только злоба и страх.

Она вытянула губы и выдохнула, словно сдувала пушок с одуванчика.

– И поэтому ты сидишь в коридоре?

– Тоннер обсуждает с Джессин, как получить еду для своей черепахи Квази. Он и теперь делает то, что они велят, а я не могу об этом слышать. Сейчас – не могу. Не хотелось сидеть в спальне, как в клетке, а побыть одной хотелось.

– А-а, – сказал Рикар. – Выходит, я все испортил.

– С тобой другое дело. Мы оба были отверженными. С тобой наедине я могу.

Он взял ее за руку. Они еще немного посидели молча.

Джеллит вернулся со встречи со Скиннерлингом и Косом – эти два техника занимались изготовлением пистолетов. Встречаться приходилось украдкой: глава инженерной группы ясно дала понять, что не желает иметь ничего общего с Остенкуром и его замыслами. Она совершила переход вместе с Остенкуром и Джессин, и во время первого бунта Остенкура у нее погибла подруга. Ею владели эмоции, и доверять ей было нельзя. Как и много кому еще. Например, Дафиду Алькору.

Дружок Джессин поджидал его у входа, тщетно старясь напустить на себя беззаботный вид. После первого же их появления на своем пороге он засомневался, стоило ли включать в планы группу Тоннера Фрейса. Может быть, зря он голосовал за них. Он тепло вспоминал о том, какими они были в старой жизни. Они заботились о Джессин, пока его не было. Может быть, он тоже поддался эмоциям.

– Привет, – сказал Джеллит.

– Рад тебя видеть, – отозвался молодой ассистент. – Я тут подумал… Звучит странно, но… где мы могли бы поговорить?

Синния предупреждала, что этого следует ожидать. Дафид и в прошлый раз был против бунта. Настолько, что вмешался и долго отлеживался после своих трудов. Старуха предвидела, что он и теперь будет вставлять палки в колеса. Если Джеллит не ошибался, вот оно. Началось.

– Конечно, – сказал он. – Давай зайдем внутрь.

По правде сказать, товарищи Джессин нравились ему. И потом, он был благодарен им. Они вошли в жизнь сестры, дали ей работу, которой можно гордиться, за которую ее хвалили… Ей так легче. Дафид держался на заднем плане: приятный благовоспитанный паренек, подающий кофе и печенье. Вперед не лезет, моет лабораторную посуду, смахивает пыль с приборов. У него имелись родственники в высшем руководстве, но Джеллита это не слишком занимало.

Похищение и плен подкосили его. Всех подкосили, и Джеллита тоже.

Меррол, стоявшая на посту, кивнула Дафиду.

– Давай подежурю за тебя, – предложил Джеллит. Она хорошо знала его и поняла намек.

– Принимай вахту, – ответила она, и он, хорошо зная ее, понял, что сейчас сможет уединиться с Дафидом, но потом она потребует подробного отчета.

Она оставила ему пистолет и потащилась по трапу наверх, в спальню. Джеллит сел на ее место.

– Ну, что у тебя на уме?

– Я просто… просто подумал. Насчет вашего совместного проекта.