В НИВИТе, тогда фактически военном вузе, видимо, очень активная партийная организация. Во всяком случае, она производит такое впечатление количеством собраний разного уровня.

И — не только количеством. Атмосфера собраний так наэлектризована гражданскими чувствами, что никому, видно, подремать тут не удавалось.

Тьма протоколов, извлеченных из архивов, — мрачное чтиво. И не из-за того лишь, что погружает в средневековье с его фанатичной жестокостью и удушающим догматизмом. Еще и другая догадка давит — родись я лет на двадцать раньше, вполне могла бы быть „увековечена" подобным протоколом в роли оголтелой обличительницы. (Воспитание, насколько я помню, довольно успешно ковало из меня безмятежную моралистку, шпигуя одну извилину ясными и твердыми представлениями о Родине, о подвиге, о долге. Год 56-й тряхнул так, что сами собой образовались пара-тройка новых мозговых путей к океану сомнений. Но это — не моя доблесть, а опять же — Времени, имеющим — увы! — неограниченную власть над биомассой...)

И, цитируя Протоколы не одного заседания, намеренно искажаю некоторые фамилии. Ради потомков. Даже если согласиться, что во всем виновато Время, потомкам едва ли доставит удовольствие встреча с недалекими предками в запротоколированном качестве.

Итак, все хорошо у Ивана Наумовича Язева на новом месте работы. Не просто хорошо превосходно, и 46-й, может быть, один из лучших в его жизни. И если в 47-м удастся „пробить" Сибирскую обсерваторию...

Гром грянул внезапно, среди ясного звездного неба. Где собирались грозовые тучи?

8 мая 1947 года. Общеинститутское партийное собрание.

Обсуждается работа совсем другой кафедры — в связи с решением бюро горкома об идеологической невыдержанности лекций некоего полковника Рожнова. Докладчик — заместитель секретаря партбюро Кушерев — неожиданно уходит в сторону от „основного вопроса". Собравшиеся узнают, что преподаватель Л.А. Кедрова в кружке геодезии и астрономии распространяет странный документ — „рапорт" И.Н. Язева тов. Сталину и президенту Академии Комарову. И что по поводу этого документа среди слушателей идут „веселые" разговоры, подрывающие авторитет автора письма, ибо он подписал его как „Главнокомандующий Сибирской армией синусов и косинусов, генерал логарифмов“

Далее последовали обвинения профессору Язеву и ассистенту Кедровой „в политической неграмотности, в непартийности, в идеологической невыдержанности".

Профессор реагирует незамедлительно и бурно.

Язев И.Н. „Я поражен тем, что здесь услышал в докладе тов. Кушерева. Мне бросают обвинение, предварительно со мной не побеседовав и не разобравшись в сути дела. Считаю, что „Рапорт" совершенно не извращает идеологические взгляды коммунистов. Рапорт написан в аллегорической форме, где я излагаю все трудности моей большой работы и как я добился замечательных результатов.

Не считаю нескромностью, что рапорт подписан „Генерал-логарифм Язев", так как если на транспорте я только директор-подполковник, то в науке я генерал, который прокладывает новые пути, ломает старое, тормозящее науку."

Как вам это нравится? Мне, признаюсь, не очень. Называть свои результаты „замечательными", мягко говоря, не совсем прилично. Но, может быть, такая защита спровоцирована резкостью нападения? В докладе (его не оказалось в переданных мне бумагах) речь, похоже, шла не только о „странном рапорте", что-то осуждающее было сказано и о самой работе, опубликованной полгода назад.

Это видно из выступления Кедровой, которая почему-то ни слова не говорит о „рапорте", зато для защиты ученого берет в помощники классика идеологии.

Кедрова Л.А. „Работа профессора Язева не понята, в ней не разобрались и поэтому сделали такое заключение. (Какое? — З.И.) Очень больно, что наше партийное бюро допустило такую ошибку — поступило против Устава: не обсудив вопроса, бросило его в массы.

Почему считают поведение Язева нескромным? С каких пор у нас стали считать преступным, что ученый верит в свои идеи? Ведь без уверенности в своих научных идеях не пройти каменистые тропы науки и не достичь ее сияющих вершин. И ничего нет позорного в том, что профессор в товарищеской беседе о своей работе сказал: „Работа эта переживет меня, меня не станет, а идеи эти будут существовать и развиваться".

Я считаю, что работа профессора Язева ценна, она дает широкую перспективу в науке по изучению истории и будущности планеты Земля."

На этом собрании препарируют другого („все выступающие — 14 человек — говорят о Рожнове"), и вставной номер с Язевым еще не возбуждает „массу". Более того — вызывает даже сопротивление попытке „возбудить".

Бирюков. „Заявляю партийному собранию, что „Рапорт" профессора Язева не рассматривался на заседании партийного бюро. По моему мнению, он никакого идеологического извращения не представляет."

И докладчик в заключение едва ли не оправдывается.

Кушерев. „Главный вопрос, которому было посвящено 90% моего доклада, — о неблагополучии в работе кафедры „Тактика" и решении горкома ВКП(б) в отношении полковника Рожнова. Выступление Язева отвлекло собрание от основного вопроса. Я не обвиняю профессора Язева в контрреволюции — привел пример нескромности его..."

Такое, собственно, начало. Ничего страшного. Упрек в нескромности можно даже счесть правомерным, познакомившись с выступлением Язева.