— Катерина, как вы говорите — стала квелая и вы ее на реку повели? — уточнил я.

— На реку, — кивнула бывшая свекровь. — Сначала собиралась на Святой прудик отвести, дотуда ближе, но побоялась. Народ там и днем ходит, и ночью, а к реке можно задами пройти. Если кто и увидит, так один Ракожор, но кто его слушать станет, убийцу?

— А с одеждой что?

— Так утопленники всегда с себя одежду снимают, — деловито пояснила свекровь. — Толи одежду оставляют, толи в сорочке-то тонуть легче. Катьке раздеться помогла, в воду завела. Она, малость похорохорилась, тонуть не хотела. Пришлось немножко помочь, на коленки поставить, надавить, чтобы воды наглоталась. Так-то бы я с ней и не справилась — крепкая баба, силушки много, но квелая была, шибко-то не сопротивлялась.

— Юбку и блузку вы аккуратно сложили. А почему обувь забрали? — поинтересовался я. — Неужели жалко стало?

— Не, не жалко, — замотала головой Ангелина. — Чего обувку чужую жалеть? Сама не знаю, чего взяла. Пришла домой, а Катькины туфли в руках несу… Кинула в угол.

Что ж, вроде и все. Признание злоумышленницы получено, а допросить сына — пусть его суд допрашивает, когда тот вернется.

— Ангелина Никаноровна, если я вас домой отпущу, не сбежите? — поинтересовался я.

— Да куда я сбегу? — всплеснула руками обрадованная убийца. Но радость быстро сменилась огорчением: — Только, не пойду я домой!

— А что так? — деланно удивился я.

— Куда ж я пойду? Мне же теперь на улицу не выйти, соседи плеваться станут. В доме буду — так того и гляди, подожгут. А Пашка что скажет, когда вернется? Нет, лучше в тюрьму.

Что и требовалось доказать. А теперь можно вопрос задать:

— А вот теперь я вас о совести спрошу — ничего не екает?

— Екает, — понурила голову экс-свекровь. — Думаю — надо было Катьке рожать, а там бы пусть они сами разбирались, промежду собой. А еще лучше — к Катьке-то камушек бы привязать, так не всплыла бы. А коли бы нашли, так тоже ничего. У ней бы брюхо к тому времени рыбы разъели — тогда бы и доктор не догадался.

Анька еще разочек оглядела меня критическим взглядом, потом потребовала:

— Поворотись…

— Не поворотись, а повернись, — поправил я девчонку, но услышал в ответ:

— Я знаю, но так смешнее звучит. Как ты говоришь — прикольнее.

И как бы мне выбросить из своей речи анахронизмы? Стараюсь, постоянно себя ругаю, но все равно, лезут.

Послушно повернулся и моя кухарка — а еще камердинерша, воспитанница и ангел-хранитель в одном лице, провела по спине влажной платяной щеткой.

— Теперь не стыдно ваше высокое благородие в люди вывести, — с удовлетворением проговорила Анька.

Можно подумать, что я свататься иду или направляюсь на собственную свадьбу? И всего-то — на вечеринку, посвященную Дню Ангела моей Леночки. Конечно, будут там и родственники, и подруги невесты, но я их уже видел, поздно впечатление производить. Но Анна Игнатьевна так не считала, поэтому особо тщательно нагладила мой парадный мундир, выдала самый накрахмаленный воротничок и приказала прикрепить не «повседневный» — то есть, не «казенный» крестик святого Владимира, а «парадный», присланный батюшкой. Еще и вся изворчалась — дескать, побриться надо почище, и мыльную пену с ушей смыть.

В последний раз меня так старательно собирали лет так… двадцать с лишним назад, когда отправляли в первый класс. Но про бритье родители не говорили.

— Не вздумай напиться, — строго предупредила девчонка. — Рассола у нас нынче нет, за опохмелкой не побегу, будешь мучиться.

— Когда это я напивался? — возмутился я.

— А кто с Пачи на бровях приехал? Кого я с утра рассолом отпаивала?

— Один-то раз в жизни и было, — проворчал я. — Проявил человеческую слабость, составил компанию хорошим людям, а ты меня теперь до пенсии попрекать станешь? Да и с кем там пить-то? С тестем, что ли? С тестем мы позже напьемся, после свадьбы.

— Горе ты мое, — вздохнула Анька, притягивая меня к себе. Чмокнула в лобик, а потом даже перекрестила: — Иди уж, чудо в перьях, невеста заждалась.

Кажется, не я ее удочерил, а она меня усыновила. Немножко стыдно, что ухожу праздновать, а девчонка остается дома. Но не положено Анне по вечерам на праздники ходить.

Так что, бедные гимназистки. А на днях я узнал, что по неофициальным правилам, нынешние учителя тоже бедные. Им, например, полагается находиться дома с 8 вечера и до 6 утра. Посещать рестораны и кафе можно, но засиживаться нельзя. Еще запрещалось выезжать из города без разрешения администрации гимназии. Про такие вещи, как курение, возможность красить волосы — вообще молчу. А если, допустим, седину подкрасить?

Еще запрещено носить одежду ярких тонов. Но здесь, наверное, есть доля истины. Учительница в платье «вырви-глаз» будет отвлекать учеников от уроков.

Но больше всего меня удивило правило, по которому учительница обязана носить под верхним платьем аж две юбки! На кой сразу-то две? Спросить бы у кого — а как это администрация гимназии проверяет? Неужто под юбки заглядывает? Спросил бы у Леночки, так неловко. Ладно, когда поженимся, тогда узнаю.

— Дверь не забудь запереть, — строго сказал я Ане, прихватывая подарки для невесты.