— Я бы его господину доктору отдал, для опытов, — отозвался я, смутившись из-за приступа ревности. Пытаясь скрыть собственную дурость, подтолкнул обоих парней в спину.

— Все, молодежь, еще раз спасибо за храбрость, за верность долге и присяге, еще чему-то… благодарю вас от имени и по поручению, а вам пора, вас уже дома ждут с большим ремнем. И вот еще что… — строго посмотрел я на мальчишек. — Чтобы я такого больше не слышал — Ленка Бравлина. Она с сегодняшнего дня учительница женской гимназии. Так что, очень вас попрошу называть в соответствии с должностью — Елена Георгиевна.

— Фи… — поморщился рыжий.

Очень захотелось отвесить парню подзатыльник, но вместо этого я сказал:

— Алексей, а вам понравится, если вас назначат старпомом, а то и капитаном… ладно, пусть старшим механиком, а какой-нибудь прежний приятель начнет орать — эй, Лёха?!

— Да я ему, — сжал кулаки рыжий.

— Вот-вот… — хмыкнул я. — Так что, вы меня поняли.

Мальчишки ушли, не слишком и торопясь, а я пошел к доктору.

— Не думал, что вы такой ревнивец, — покачал головой Федышинский. — Прямо-таки Отелло череповецкого разлива. Бедная ваша невеста!

Мне снова стало стыдно. На берегу лежит мертвая женщина, возможно, что и убитая, а я тут балаган устраиваю. Но признаваться в дурости и каяться перед Федышинским не стану. Сделав вид, что ничего не слышал, сам «наехал» на доктора:

— А вы, господин Теофраст, по прозванию Парацельс, и так передо мной провинились. Могли бы сказать, что у вас добрые знакомые в Московском университете имеются… Поэтому, лучше скажите — имеется ли в данном конкретном случае злой умысел или это все-таки самоубийство? Можно по шишке определить?

— Скажу так, господин коллежский асессор — а хрен его знает, — отозвался доктор. — Шишку покойная могла и сама набить часа за два-полтора до смерти. Может, простая шишка, а может и та, от которой она сознание потеряла, а потом утопла. Если задачу поставите — вскрытие сделаю, уточню. Но, если судить по моему опыту, это самоубийство.

— Получила удар по затылку, потом сама же разделась до нижней рубахи, зашла на глубину, потеряла сознание и утонула, — вздохнул я.

— Вишь, вам и к ответственности привлекать некого, — хмыкнул доктор. — Читал где-то, что по Морскому уставу Петра Великого было так — «Кто захочет сам себя убить и его в том застанут, того повесить на рее, а ежели кто сам себя убьет, тот и мертвый за ноги повешен быть имеет». Но у нас времена другие, да и не на море мы.

Самоубийство у нас наказывается в соответствии с Уложением «О наказаниях уголовных и исправительных» 1845 года. Ежели, скажем, самоубивец не сумел себя жизни лишить — веревка гнилая попалась, револьвер дал осечку или бритва вены не сумела вскрыть, то получал до одного года тюрьмы. Но это еще послабление. Раньше самоубийцам-неудачникам вообще каторжные работы давали. А за оконченное самоубийство (если человек пребывал в добром здравии, а не сошел с ума накануне), то терял право на завещание, а если он еще и принадлежал к одному из христианских вероисповеданий, так еще и право на христианское погребение[2].

Все так, разумеется, но имелось одно обстоятельство. Вернее — статья Уложения.

— А может — доведение до самоубийства? — предположил я.

Ухтомский и Федышинский враз посмотрели на меня.

— Есть и такое? — удивленно спросил Ухтомский.

Пристав не обязан быть юристом, да и статья не слишком часто используется. Я-то ее знаю, но мне положено.

— По Уложению о наказаниях подстрекательство к самоубийству или пособничество ему тоже считается преступлением.

— Это что же такое получается— если, предположим, девка из-за парня утопится или парень на себя руки наложит из-за девки, так этих… из-за которые самоубились, в тюрьму посадят? — удивился пристав.

— Нет, этих не посадят, а посадят тех, кто над самоубийцей, пока он жив был, какую-то власть имел, — уточнил я. — Предположим — начальник своего подчиненного до петли довел, или свекровь невестку.

— У утопленницы обручального кольца на пальце нет, — поспешно сообщил Федышинский, посмотрев на меня.

Помню я, ваше высокородие, все помню. И на пальчики утопленницы уже глянул, и на уши. Заметил, что ни сережек, ни колечек нет. Но нет обручального кольца — так могла и снять.

— Мать честная, — пригорюнился пристав, — если, предположим, я кого-то из городовых слегка поучу — по делу, а он повесится, то меня и в тюрьму посадят?

— Не волнуйтесь, Антон Евлампиевич, вас точно никто не посадит, — успокоил я старика. — Ежели вы своих подчиненных жизни учите — стало быть, правильно делаете. К тому же — любой городовой имеет право жалобу подать либо в отставку уйти. А самое главное — замучаешься доказывать, что именно вы его до самоубийства довели.

Если доведение до самоубийства, то дело швах. Подобное преступление и в моем-то времени доказать почти невозможно, даже при наличии переписки в соцсетях, видеосъемке, а уж в девятнадцатом веке — почти нереально. Но и так просто я все это оставить не могу. Неправильно, если молодая женщина — или девушка, пока не знаю ее семейного положения, взяла, да и покончила с собой. Ненормально.