Будем как солнце!
вернуться

Бальмонт Константин Дмитриевич
Шрифт:

Жар-птица

То, что люди называли по наивности любовью, То, чего они искали, мир не раз окрасив кровью, Эту чудную Жар-птицу я в руках своих держу, Как поймать ее – я знаю, но другим не расскажу. Что другие, что мне люди! Пусть они идут по краю, Я за край взглянуть умею и свою бездонность знаю. То, что в пропастях и безднах, мне известно навсегда, Мне смеется там блаженство, где другим грозит беда. День мой ярче дня земного, ночь моя – не ночь людская, Мысль моя дрожит безбрежно, в запредельность убегая. И меня поймут лишь души, что похожи на меня, – Люди с волей, люди с кровью, духи страсти и огня!

Ранним утром

Ранним утром я видал, Как белеют маргаритки. Я видал меж тяжких скал Золотые слитки. В раннем детстве я любил Тихий зал и шум на воле, Полночь в безднах из светил И росинки в поле. В раннем детстве я проник В тишь планет и в здешний ропот. Я люблю – безумный крик И нежнейший шепот.

Я не знаю мудрости

Я не знаю мудрости, годной для других, Только мимолетности я влагаю в стих. В каждой мимолетности вижу я миры, Полные изменчивой радужной игры. Не кляните, мудрые. Что вам до меня? Я ведь только облачко, полное огня. Я ведь только облачко. Видите: плыву. И зову мечтателей… Вас я не зову! ‹1902›

Ворожба

В час полночный, в чаще леса, под ущербною луной, Там, где лапчатые ели перемешаны с сосной, Я задумал, что случится в близком будущем со мной. Это было после жарких, после полных страсти дней, Счастье сжег я, но не знал я, не зажгу ль еще сильней, Это было – это было в Ночь Ивановых Огней. Я нашел в лесу поляну, где скликалось много сов, Там для смелых были слышны звуки странных голосов, Точно стоны убиенных, точно пленных к вольным зов. Очертив кругом заветный охранительный узор, Я развел на той поляне дымно-блещущий костер, И взирал я, обращал я на огни упорный взор. Красным ветром, желтым вихрем предо мной возник огонь. Чу! В лесу невнятный шепот, дальний топот, – мчится конь. Ведьма пламени, являйся, но меня в кругу не тронь! Кто ж там скачет? Кто там плачет? Гулкий шум в лесу сильней. Кто там стонет? Кто хоронит память бывших мертвых дней? Ведьма пламени, явись мне в Ночь Ивановых Огней! И в костре возникла ведьма, в ней и страх и красота, Длинны волосы седые, но огнем горят уста, Хоть седая – молодая, красной тканью обвита. Странно мне знаком злорадный, жадный блеск зеленых глаз. Ты не в первый раз со мною, хоть и в первый – так зажглась, Хоть впервые так тебя я вижу в этот мертвый час. Не с тобой ли я подумал, что любовь – бессмертный рай? Не тебе ли повторял я: «О, гори и не сгорай»? Не с тобой ли сжег я утро, сжег свой полдень, сжег свой май? Не с тобою ли узнал я, как сознанье пьют уста, Как душа в любви седеет, холодеет красота, Как душа, что так любила, та же всё – и вот не та? О, знаком мне твой влюбленный блеск зеленых жадных глаз, Жизнь любовью и враждою навсегда сковала нас. Но скажи мне, что со мною будет в самый близкий час? Ведьма пламени качнулась – и сильней блеснул костер, Тени дружно заплясали, от костра идя в простор, И змеиной красотою заиграл отливный взор. И на пламя показала ведьма огненная мне; Вдруг увидел я так ясно, – как бывает в вещем сне, Что возникли чьи-то лики в каждой красной головне. Каждый лик – мечта былая, – то, что знал я, то, чем был, Каждый лик – сестра, с которой в брак святой – душой – вступил, Перед тем как я с проклятой обниматься полюбил. Кровью каждая горела предо мною головня, Догорела и истлела, почернела для меня, Как безжизненное тело в пасти дымного огня. Ведьма ярче разгорелась, та же всё – и вот не та, Что-то вместе мы убили, как рубин – ее уста, Как расплавленным рубином, красной тканью обвита. Красным ветром, алым вихрем закрутилась над путем, Искры с свистом уронила ослепительным дождем, Обожгла, и опьянила, и исчезла… Что ж потом? На глухой лесной поляне я один среди стволов, Слышу вздохи, слышу ропот, звуки дальних голосов, Точно шепот убиенных, точно пленных тихий зов. Вот что было, что узнал я, что случилося со мной – Там, где лапы темных елей перемешаны с сосной, В час полночный, в час зловещий, под ущербною луной. ‹15 июля 1903›

Печаль Луны

3
Ты мне была сестрой, то нежною, то страстной, И я тебя любил, и я тебя люблю. Ты призрак дорогой… бледнеющий… неясный… О, в этот лунный час я о тебе скорблю! Мне хочется, чтоб Ночь, раскинувшая крылья, Воздушной тишиной соединила нас. Мне хочется, чтоб я, исполненный бессилья, В твои глаза струил огонь влюбленных глаз. Мне хочется, чтоб ты, вся бледная от муки, Под лаской замерла, и целовал бы я Твое лицо, глаза, и маленькие руки. И ты шепнула б мне: «Смотри, я вся – твоя!» Я знаю, все цветы для нас могли возникнуть, Во мне дрожит любовь, как лунный луч в волне. И я хочу стонать, безумствовать, воскликнуть: «Ты будешь навсегда любовной пыткой мне!»

«Отчего мне так душно? Отчего мне так скучно?..»

Отчего мне так душно? Отчего мне так скучно? Я совсем остываю к мечте. Дни мои равномерны, жизнь моя однозвучна, Я застыл на последней черте. Только шаг остается, только миг быстрокрылый, И уйду я от бледных людей. Для чего же я медлю пред раскрытой могилой? Не спешу в неизвестность скорей? Я не прежний веселый, полубог вдохновенный, Я не гений певучей мечты. Я угрюмый заложник, я тоскующий пленный, Я стою у последней черты. Только миг быстрокрылый, и душа, альбатросом, Унесется к неведомой мгле. Я устал приближаться от вопросов к вопросам, Я жалею, что жил на земле.

Благовещенье в Москве

Благовещенье и свет, Вербы забелели. Или точно горя нет, Право, в самом деле? Благовестие и смех, Закраснели почки. И на улицах – у всех Синие цветочки. Сколько синеньких цветков, Отнятых у снега. Снова мир и свеж и нов, И повсюду – нега. Вижу старую Москву В молодом уборе. Я смеюсь, и я живу – Солнце в каждом взоре. От старинного Кремля Звон плывет волною. А во рвах живет земля Молодой травою. В чуть пробившейся траве Сон весны и лета. Благовещенье в Москве – Это праздник света!

К Елене

О Елена, Елена, Елена, Как виденье, явись мне скорей. Ты бледна и прекрасна, как пена Озаренных луною морей. Ты мечтою открыта для света, Ты душою открыта для тьмы. Ты навеки свободное лето, Никогда не узнаешь зимы. Ты для мрака открыта душою, Но во тьме ты мерцаешь, как свет. И, прозрев, я навеки с тобою, Я – твой раб, я – твой брат – и поэт. Ты сумела сказать мне без речи: С красотою красиво живи, Полюби эту грудь, эти плечи, Но, любя, полюби без любви. Ты сумела сказать мне без слова: Я свободна, я вечно одна, Как роптание моря ночного, Как на небе вечернем луна. Ты правдива, хотя ты измена, Ты и смерть, ты и жизнь кораблей. О Елена, Елена, Елена, Ты красивая пена морей.

«Я ненавижу человечество…»

Я ненавижу человечество, Я от него бегу спеша. Мое единое отечество – Моя пустынная душа. С людьми скучаю до чрезмерности, Одно и то же вижу в них. Желаю случая, неверности, Влюблен в движение и в стих. О, как люблю, люблю случайности, Внезапно взятый поцелуй, И весь восторг – до сладкой крайности, И стих, в котором пенье струй.