Отвлекся, спросил у оного секретаря. Нет, ничего важного и личных писем не приходило, кроме ряда прощений.

— Что за? — удивился Константин Николаевич. Попаданец не считал в XIX веке кого-то родным, даже близко знакомым. Может, у реципиента есть? Княжеский род Долгорукий в России весьма популярен. Может, кто и написал «На деревню дедушке» по служебному адресу.

— А-а! — махнул секретарь, опытный в таком деле мужчина, — просители, что б их!

Как понял князь, это были профессиональные просители, подававшие на все министерства «на всякий случай», вдруг дадут. Своего рода нищие XIX века.

Успокоился. От Бенкендорфа ничего не было. В этом не было ничего странного — ведь они встречались у императора буквально накануне. Ну а вдруг! Зная бюрократическую подоплеку графа, Константин Николаевич не сомневался, что тот еще может прислать какое-нибудь письма. Не для проверки, нет. Забыл там или новые обстоятельства всплыли. А он не ответил. Не вежливо-с! Хотя нет, так нет.

На этом, походя, закончил дела в кабинете. Есть настоящие заботы. Очень трудные и важные. Пойдет-ка он в ведомственную тюрьму! Нет, не сидеть, конечно. Проведет допрос. И у Крапивина, и у его воровской шайки, если надо будет.

И то на всякий случай, больно уж интересно вели они себя при аресте. И потом все же под суд. Обвиняемых на виселицу или (ай, милосердные) на вечную каторгу, бумаги — в архив! А мы займемся своими делами, как служебными, так и личными.

Опять же, если не будет ничего интересного!

В тюрьме сел кабинетике, «услужливо» уступленного местным следователем маленького чина (а куда ему деться) и приказал привести ему «главного злодея» на сегодняшний день — Крапивина.

Тюремные служители, ни о чем не спрашивая — и так ведь все знают, паразиты! Приволокли — иначе и не скажешь — требуемого бандита (вора по современной для XIX века терминологии). Да, его «упаковали» по всем правилам XIX века. Тюремные кузнецы (были такие по штату в то время) заковали пахана «Два пальца» ножными и ручными кандалами. Тяжелые и очень неудобные, даже по первому взгляду. Это вам не XXI век с его нарочитым человеколюбием и легонькими «браслетами»!

Кивком показал служителям, — мол, посадите на табурет. И принялся его осматривать. А то сколько раз о нем говорили, даже сражались с ним и даже пытались убить, а он его и не видел. Надо хоть посмотреть, кого его стараниями будут вешать?

Старый уже, но видно, что явно крепкий старичок. Экий дедок — боровичок, мирный и внешне добродушный. Так и хочется спросить, как дед, внуки, не болеют ли чем ненароком? Болезней ведь много в наше время, от холеры до тифа, от желтухи до чумы и рожистого воспаления.

И только искоса бросаемые взгляды показывают, что не все так просто. Никакой он не классический дед. И внуки, если есть, то уголовная мелочь. Те, что трутся около авторитетов за крохи власти, за мелкий авторитет. Чтобы и их боялись!

Крапивин понял, что его высматривают, угодливо улыбнулся:

— Не виноватый я, ваше сиятельство, все наветы это. Думают, что я еще по мелочи ворую и иногда граблю. А я уже ушел от злодейских дел. Совсем. Стар уже, немочи сильные, ноги еле таскают по белу свету.

Эк его растащило! Думает, на круглых дураков напал? Может, и с ним поиграть немного, что-нибудь ненароком скажет, сволочь?

Посмотрел на угодливое, довольно уродливое, но хитрое лицо, понял, что не получится. Это вам не наивная Анюта. Старый и очень злобный зверь. Его, скорее всего, жандармы вообще «не раскрутят». Хотя и можно. Но не так.

Он кивнул писарю, — мол, твой черед спрашивать. А сам скучающе стал смотреть на пахана, как на дрянную букашку, невесть, как попавшую к нему. И ведь даже никуда не годится, зачем она?

Под этим презрительным и надменным дворянским взглядом уголовник заерзал и даже стушевался. Разумеется, он не стал, ни боятся, ни как-то пугаться. Но, все-таки, кому понравится такой смотр.

Помучив его таким взглядом юного натуралиста, князь как бы пришел к какому-то выводу, посмотрел на сидящего неподалеку писаря из местного тюремного ведомства.

Тот правильно его понял, наконец, застучал типовыми для тюрьмы вопросами:

— Кто такой, как имя, фамилия, если есть таковая, прозвище в тюрьме. И так далее. Обычные вопросы каждой эпохи с особой спецификой для каждого века. Скучно же, батенька!

Князь Долгорукий все это вроде бы и не слушал. Скучающий аристократ, по делам службы здесь оказавшийся и теперь от этого страдающий.

На самом деле, он, конечно, только надел на лицо служилую маску попроще и погордливее. А сам внимательно слушал.

Константин Николаевич уже знал (чувствовал), что ему попалась в сеть старая, но ценная щука. Такая старая, что есть ее ни за что не будешь. И уха из нее будет самая дрянь. А вот послушать ее даже не можно, а нужно!

В переводе на человеческий язык, этот уголовник ничего не скажет. Будет путать, лебезить, а когда попадется, просто промолчит. Он уже знает, что вина у него большая и никакое следствие ему срок не скостит — просто не сможет. То есть откровенничать ему нет никакого смысла. Пойдет на вечную каторгу, насколько он знал нынешний уголовный кодекс XIX века, и там будет опять пакостить.