Вот только в город никто идти не захотел.

– Что значит «мы все умерли»? Зачем она пугает людей? – обратилась Рут Лэндер к Дэвиду, и по-настоящему его убил (так сказать) даже не упрек в ее голосе, а ее взгляд, когда она опустила голову на плечо Генри. Ясно было, что она тоже все знает.

– Рут, – сказал Дэвид. – Не хочу вас расстраивать…

– Так не расстраивай! – вырвался у нее сдавленный крик.

Дэвид видел, что все, кроме Хелен Палмер, смотрят на него со злобой и неприязнью. Хелен кивала и о чем-то тихо переговаривалась с мужем и женщиной по фамилии Райнхарт, которую, возможно, звали Салли. Тут и там под флуоресцентными лампами кучковались пассажиры… Дэвид поморгал – и лампы исчезли. В свете луны, сочащемся сквозь щели и дыры в заколоченных окнах, люди превратились в тусклые силуэты. Лэндеры сидели не на скамейке, а прямо на пыльном полу рядом с россыпью пузырьков из-под крэка. Да, похоже, крэк добрался даже сюда, в край Джона Форда. На стене рядом с тем местом, где сидела и бубнила себе под нос Хелен Палмер, светлел круг. Дэвид моргнул еще раз – и лампы вернулись. Круглые настенные часы тоже.

– Шел бы ты отсюда, Дэвид, – сказал Генри Лэндер.

– Послушайте меня, Генри… – начала Уилла.

Старик перевел взгляд на нее, и Дэвид без труда прочел в нем неприязнь. От его прежней симпатии к Уилле Стюарт не осталось и следа.

– Не желаю слушать! – проворчал Генри. – Вы расстраиваете мою жену.

– Вот-вот, – сказал толстый парень в кепке «Сиэтл маринерс», кажется, по фамилии О’Кейси (или нет, но фамилия звучала по-ирландски и писалась с апострофом). – Рот на замок, малышка!

Уилла нагнулась к Генри, и тот слегка отшатнулся, словно у нее воняло изо рта.

– Я пошла сюда за Дэвидом только по одной причине: скоро это место снесут к чертовой матери! Или слова «бульдозер» и «бойный шар» вас тоже расстраивают, Генри? Уж их-то вы способны осознать?!

– Заткните ей рот! – приглушенно вскрикнула Рут.

Уилла, сверкая глазами, наклонилась к ней вплотную.

– И когда это место сровняют с землей, а грузовики развезут обломки станции – вот этой самой древней станции, на которой вы сидите, – что тогда? Куда вы денетесь?

– Оставьте нас в покое! – взмолился Генри.

– Генри, вы как та слепая проститутка, что не видит ничего дурного в своей профессии. Отрицанием делу не поможешь.

Урсула Дэвис, с первых минут невзлюбившая Уиллу, выпятила подбородок и шагнула вперед.

– Вот пристала, дура неуемная! Пошла отсюда!

Уилла резко развернулась.

– Да вы что, не понимаете? Вы умерли, мы все умерли, и чем дольше мы тут просидим, тем сложнее будет выбираться!

– Она права, – сказал Дэвид.

– А кто это тут подвякивает?! – прорычала Урсула, высокая, пугающе красивая женщина лет сорока. – Молчи в тряпочку, подкаблучник хренов!

Дадли опять издал протяжный ишачий вопль, а Райнхарт зашмыгала носом.

– Вы расстраиваете пассажиров! – вмешался до сих пор молчавший Рэттнер, невысокий проводник с вечно виноватым лицом.

Дэвид моргнул, и станция на миг погрузилась во тьму; у Рэттнера не было половины головы, а уцелевшая часть обгорела дочерна.

– Станцию снесут, и вам некуда будет податься! Некуда… мать вашу! – закричала Уилла, кулаками размазывая по лицу слезы. – Ну почему вы не хотите пойти с нами в город?! Мы покажем вам дорогу. Там хотя бы есть люди… и свет… и музыка!

– Мамочка, я хочу послушать музыку, – сказала Пэмми Эндрисон.

– Тихо! – осадила ее мать.

– Если бы мы умерли, мы бы это заметили, нет? – вставил Биггерс.

– Он дело говорит, сынок, – сказал Дадли, подмигивая Дэвиду. – И что, по-твоему, с нами случилось? Как мы умерли?

– Я… не знаю. – Дэвид поглядел на Уиллу; та лишь пожала плечами.

– Тут какое дело, – опять заговорил Рэттнер. – Поезда сходят с рельс. Такое случается… Хотел сказать «часто», но нет, вообще-то это большая редкость даже в здешних краях, где вся железнодорожная система нуждается в серьезном ремонте. И все же время от времени на некоторых узлах…

– Мы падали, – сказала Пэмми Андерсон.

Дэвид посмотрел на нее – посмотрел внимательно, – и увидел трупик с обгорелыми волосами; красное платьице превратилось в истлевшие лохмотья.

– Доолго-предолго па-адали, а потом… – Она издала горловой рык, сложила вместе ладошки и тут же раскинула их в стороны: на детском языке жестов это явно означало взрыв.

Она хотела сказать что-то еще, но тут мать без предупреждения влепила дочери затрещину – да такую крепкую, что показались зубы, а из уголка рта вылетела слюна. Пэмми секунду стояла с разинутым ртом, ошарашенно глядя на мать, а потом протяжно завыла на одной ноте. Звук этот был еще невыносимее, чем монотонное пение, которым девочка сопровождала игру в классики.

– Что я тебе говорила про вранье, Памела?! – закричала Джорджия Эндрисон, хватая дитя за руку с такой силой, что ее пальцы почти целиком вдавились в плоть.

– Она не врет! – вступилась за девочку Уилла. – Наш поезд сошел с рельс и упал с обрыва! Да, я наконец вспомнила, и вы тоже! Правда? Правда ведь? У вас на лице написано! Я же вижу!

Даже не поглядев на Уиллу, Джорджия наотмашь ударила ее по лицу. Другой рукой она по-прежнему трясла дочку. Дэвид видел то ребенка, то обугленный трупик. Что же именно загорелось? Теперь он вспомнил, как поезд летел в пропасть, но откуда начался пожар? Он не помнил – возможно, потому что не хотел вспоминать.