И вдруг, ему в ответ, – вдали Другой качнулся стебель. Кто звал его, – цветок с земли, — Повис, – в пучине ль, в небе ль? И две мечты свой путь нашли: Сплелся со стеблем стебель!

Восторгом пламенным дана Победа – связи тленной. Стеблем цветка укреплена, Луна осталась пленной. И с этих пор до нас – она Наш спутник неизменный.

Цветы истлели в должный миг, В веках, давно пройденных, — Но жив тот свет, что раз возник В мирах соединенных. И озаряет лунный лик Безумных и влюбленных.

17 июля 1900 Замкнутые Сатирическая поэма I Я год провел в старинном и суровом, Безвестном Городе. От мира оградясь, Он не хотел дышать ничем живым и новым. Почти порвав с шумящим миром связь. Он жил былым, своим воспоминаньем, Перебирая в грезах быль и сны, И весь казался обветшалым зданьем, Каким-то сказочным преданьем О днях далекой старины.

Казалось мне: он замкнут безнадежно. Давила с севера отвесная скала, Купая груди в облачном просторе, С востока грань песков, пустыня, стерегла. А с двух сторон распростиралось море, Безлюдно, беспощадно, безнадежно. На пристани не раз, глаза с тоской прилежной В узоры волн колеблемых вперив, Следил я, как вставал торжественный прилив, Как облака неслись – вперед и мимо, мимо… Но не было вдали ни паруса, ни дыма — Никто не плыл к забытым берегам… Лишь абрис острова порой мелькал мне там, Где явственно заря, когда без солнца светит, Границу кругозора метит, Но гасло все в лучах, мне памятно едва, Все в благостный простор вбирала синева, И снова мир был замкнут безнадежно.

Весь Город был овеян тайной лет. Он был угрюм и дряхл, но горд и строен. На узких улицах дрожал ослабший свет, И каждый резкий звук казался там утроен. В проходах темных, полных тишины, Неслышно прятались пристанища торговли; Углами острыми нарушив ход стены, Кончали дом краснеющие кровли; Виднелись с улицы в готическую дверь Огромные и сумрачные сени, Где вечно нежились сырые тени… И затворялся вход, ворча, как зверь.

Из серых камней выведены строго, Являли церкви мощь свободных сил. В них дух столетий смело воплотил И веру в гений свой, и веру в бога. Передавался труд к потомкам от отца, Но каждый камень, взвешен и размерен, Ложился в свой черед по замыслу творца. И линий общий строй был строг и верен, И каждый малый свод продуман до конца. В стремленьи ввысь, величественно смелом, Вершилось здание свободным острием, И было конченным, и было целым, Спокойно замкнутым в себе самом.

В музеях запертых, в торжественном покое, Хранились бережно останки старины: Одежды, утвари, оружие былое, Трофеи победительной войны — То кормы лодок дерзких мореходов, То кубки с обликом суровых лиц, Знамена покорявшихся народов Да клювы неизвестных птиц. И все в себе былую жизнь таило, Иных столетий пламенную дрожь. Как в ветер верило истлевшее ветрило! Как жаждал мощных рук еще сверкавший нож!.. А все кругом пустынно-глухо было.

II Я в их церквах бывал, то пышных, то пустынных. В одних всё статуи, картины и резьба, Обряд, застывший в пышностях старинных, Бессмысленно-пустая ворожба! Над миром скованным гудящий вопль органо, Зов пастыря – как божий голос – строг, Вещает он с Синая, из тумана, Лишь «Dominus vobiscum!» – «с вами бог!». В других церквах восторг опустошенья, На черных стенах цифры, ряд страниц; Молящиеся, в чинном исступленьи, Кричат псалмы, как стаи хищных птиц. Но вопль органа вдруг – замрет, как самый камень. Друг другу повторив, что это лишь обряд, Они для памяти причастие творят, И пастырь в сюртуке вещает важно: «Amen».

Я залы посещал ученых заседаний И слушал с ужасом размерность их речей. Казалось мне: влекут кумир огромный Знаний Покорные быки под щелканье бичей. Глубокой колеей, со стоном, визгом, громом, Телега тянется – в веках намечен путь, — Все было в тех речах безжалостно-знакомым, И в смене скучных слов не изменялась суть. Однажды ошибясь при выборе дороги, Они упрямо шли, глядя на свой компас. И был их труд велик, шаги их были строги, Но уводил их прочь от цели каждый час!

К художникам входил я в мастерские. О бедность горькая опустошенных дум! Искусство! вольная стихия! Сюда не долетал твой вдохновенный шум! Художник быть не может не пророком, И рабство с творчеством согласовать нельзя! Кто не прошел пустынь в томленьи одиноком, Не знает, где лежит святой мечты стезя!

В искусстве важен искус строгий. Прерви души мертвящий плен И выйди пламенной дорогой К потоку вечных перемен.

Твоя душа – то ключ бездонный. Не замыкай истомных уст. Едва ты встанешь, утоленный, Как станет мир – и сух и пуст.

Так! сделай жизнь единой дрожью, Люби и муки до конца, Упейся истиной и ложью, — Во имя кисти и резца!

Не будь окован и любовью, Бросайся в пропасти греха, Пятнай себя священной кровью, — Во имя лиры и стиха!

Искусство жаждет самовластья И души черпает до дна. Едва душа вздохнет о счастьи, — Она уже отрешена!

III А жизнь кругом лилась, как степью льются воды. Как в зеркале, днем повторялся день, С покорностью свой круг кончали годы, С покорностью заря встречала тень. Случалось в праздник мне, на площадь выйдя рано, Зайти в собор с толпой нарядных дев. Они молились там умильно, и органа Я слушал в их кругу заученный напев.

Случалось вечером, взглянув за занавески, Всецело выхватить из мирной жизни миг: Там дремлют старики, там звонок голос детский, Там в уголке – невеста и жених. И только изредка над этой сладкой прозой Вдруг раздавалась песнь ватаги рыбаков, Идущих улицей, да грохотал угрозой Далекий смех бесчинных кабаков.

За городом был парк, развесистый и старый, С руиной замка в глубине. Туда под вечер приходили пары — «Я вас люблю» промолвить при луне. В воскресный летний день весь город ратью чинной Сходился там – мечтать и отдохнуть. И восхищались все из года в год руиной, И ряд за рядом совершали путь. Им было сладостно в условности давнишней, Казались сочтены движенья их. Кругом покой аллей был радостен и тих, Но в этой тишине я был чужой и лишний. Я к пристани бежал от оскорбленных лип, Чтоб сердце вольностью хотя на миг растрогать, Где с запахом воды сливал свой запах деготь, Где мачт колеблемых был звучен скрип.