Но, как я уже говорил, просто так Бориса Григорьевича из колеи не выбить. Да, саму Шишову допросить он уже не мог, зато прошёлся по её соседям, благодаря чему я получил возможность читать допросный лист некой мещанки Домны Федотовой Храповой, опознавшей по рисунку губного изографа Ольгу Гурову. Свидетельница из этой Храповой была, конечно, ещё та — когда именно приходила к Шишовой Гурова, она толком не помнила, с её слов выходило, что было это либо в конце лета, либо в начале осени, зато обстоятельства излагала вполне уверенно. По словам Храповой, «та барыня» пришла, когда Шишовой не было дома и довольно долго ждала её у калитки, потому Храпова посетительницу своей соседки смогла и разглядеть, и запомнить.

Дождавшись, когда я закончу с допросным листом, Шаболдин рассказал, что никаких записей в доме Шишовой найдено не было, должно быть, не вела она их, полагаясь на память, а посетителей её соседи и видели далеко не всех, и не было больше таких случаев, как с Ольгой Гуровой, так что если соседи кого и видели, не то что опознать — и вспомнить-то не могли.

— Тут ещё вот ведь что получается, — продолжал Шаболдин. — Приходила к Шишовой Ольга Кирилловна до отравления Захара Модестовича, и приходила, по всей вероятности, за отравой. Но нанести травнице столь сильный удар она никак не могла, тут больше Фёдор Захарович под подозрение просится.

Возражений у меня никаких не нашлось, да и пристав явно свою мысль излагать не закончил, поэтому я согласно кивнул.

— Но если убил Шишову и вправду Фёдор Гуров, то только ли за тем он к ней приходил? — вопросил пристав. — Мне, Алексей Филиппович, очень не нравится, что склянок пустых у Шишовой нашёлся десяток только.

Почему Шаболдин так обеспокоен количеством склянок, я сразу не сообразил, поэтому пристав принялся разъяснять, что тут к чему.

— Такие склянки обыкновенно дюжинами продаются, ежели не поштучно, — сказал он. — И если одну подбросили Погорелову, а десять осталось у Шишовой, то где ещё одна?

Да, повод для беспокойства более чем достаточный. Если Шишова успела продать ещё одну склянку аква-тофаны, означать это могло лишь то, что скоро Борису Григорьевичу придётся вести розыск по ещё одному отравлению. Но вовсе не обязательно эта склянка досталась Фёдору Захаровичу, тем более Шаболдин присоветовал и ему, и брату его, и Ангелине Павловне обзавестись защитными артефактами. Вот прибить Шишову Фёдор Гуров очень даже мог, и если это он, странно даже, что не убил её раньше. Долго зажилась на свете мещанка Шишова, имевшая все основания оказаться очень важной, а то даже и единственной по нашему делу свидетельницей, даже слишком долго… А погибла очень своевременно — смерть нашла её пусть и ненамного, но всё равно раньше, чем губные. Вопрос тут в том, для кого своевременно.

Разумеется, этими своими сомнениями я незамедлительно с приставом поделился — не мне же одному тут сомневаться, пусть и Борис Григорьевич озаботится. На уверенности Шаболдина в виновности Фёдора и Ольги Гуровых оные сомнения, впрочем, никак не отразились, и пристава продолжал заботить только один вопрос — как дополнить эту его уверенность доказательствами. Ожидаемым следствием такого настроя стало решение пристава посвятить следующий день допросу Гуровых, особое внимание уделив при том Ольге Кирилловне. Я уже мысленно начал прикидывать, чем займусь в очередной свободный от розыскных забот день, как Борис Григорьевич огорошил меня сообщением, что его начальство выразило благосклонное отношение к моему участию в розыске, и окончательно добил просьбой поучаствовать в завтрашнем допросе.

— А что так? — от удивления я и спросить-то толком не смог.

— Да я, Алексей Филиппович, и сам не знаю, — развёл Шаболдин руками. — Вы же понимаете, причину такого решения мне не сказали.

Понимаю, да. И даже, как мне кажется, представляю, где о той причине узнать можно. Оно, конечно, не к спеху, но с Леонидом я при случае поговорю, сдаётся мне, без него тут не обошлось…

Уж не знаю, как там с начальственными требованиями относительно полного и неукоснительного соблюдения при розыске всех и всяческих правил, но в этот раз проявлять какую-то особую обходительность к Гуровым пристав явно не собирался. Утром мы с ним разогрелись чаем, а затем он послал за Ольгой Кирилловной, с которой решил начать, двух стражников, губного артефактора, чтобы тот поискал в доме ту самую двенадцатую склянку, и коляску.

— Ольга Кирилловна, — после доклада артефактора о том, что яд в доме не обнаружен, и исполнения всех необходимых формальностей Шаболдин перешёл к делу, — для чего вы посещали Марфу Егорову Шишову?

— А кто это? — Гурова попыталась изобразить недоумение, но до актёрского мастерства Ангелины Павловны ей было далеко.

— Травница, в дом коей в Кондрашёвском тупике вы приходили, — освежил ей память Шаболдин.

— А, эта, — «вспомнила» Гурова чуть более убедительно. — Я у неё покупала зелья для женского здоровья.

— И давно покупали? — поинтересовался пристав.

— В самых первых днях сентября месяца, — не замедлила с ответом Гурова. — Старший наш, Модест, как раз в гимназию пошёл.

— До того к Шишовой обращались?

— Нет, надобности не было.

— А после?

— Тоже нет, мне её снадобье сразу помогло, — даже я заметил, как Гурова напряглась.

— Хорошая травница, стало быть, — одобрительно отметил Шаболдин. Гурова натужно улыбнулась. — Вам же её кто-то из знакомых порекомендовал?