— А вы, Норов, возлюбите меня, как царевну. Коли потребуется службу сослужить, то всё непременно сделаете требуемое, — выставила свои условия Елизавета Петровна. — Тогда можем говорить и о том, чтобы в службе преуспевали. Там за вас скажут, тут имя напомнят. Ну и вы не робкий, геройский рыцарь. Еще покажете себя. Ведь я права?

Я был готов к этому повороту. Прекрасно понимал, что просто лишь нажимом, шантажом я добьюсь намного меньше, чем шантажом и хитростью, обещаниями, которые буду выполнять, но лишь в угоду собственному мнению. Я служу России! Точка! Кто будет править? Важно, так как присяга для меня не пустой звук.

Сторону в будущих интригах у трона я не выбрал. Нет, есть выбор по умолчанию. Я выбираю службу России, ну и возможности, чтобы моя служба могла влиять на Отечество. Для этого, именно для этого мне нужны чины и некоторая власть. А в остальном… Разберемся, надеюсь, что время у меня есть.

Но было бы неплохо попробовать сыграть свою игру, не за кого-то лично, но быть за всех. А вот силушки набраться и… Поживем еще, посмотрим, как оно сложится.

— Верю, Ваше Высочество, что о чём бы вы ни попросили — всё будет лишь на благо Отечества нашего, — сказал я. — А Отечеству я служить рад.

И в этих словах было немало намёков, которые умный человек должен услышать.

Во-первых, дабы не повелевать мной, а просить меня. Во-вторых, я оставлял за собой решение: будет ли то, о чём попросит Елизавета Петровна, благом для Отечества.

— На сём условились. Но что же в той записке? — сказала Елизавета Петровна, выражая этим всеобщее недоумение.

— Сущая безделица, государыня, не достойная ваших царственных ушек, — отвечал я.

— Экий наглец! — явно с восхищением сказала Елизавета.

— Извольте сообщить, что быть в записка! — уже громко потребовал Лесток.

— Господин… МЕДИКУС, не истинно ли, что в этой комнате есть царевна? И что она скажет, то я исполню! — сказал я и бросил злобный взгляд на Лестока.

Француз посмотрел на Елизавету. А она, как мне казалось, наслаждалась ситуацией. Мальчики спорят из-за девочки. Ещё и подерутся сейчас. Какой ужас, наконец-то, продолжайте! Наверное, что похожее должно твориться в этой рыжеватой головке.

— Нет, не сообщайте, господин Норов. И вовсе не было никакой записки. Или была, но амурного содержания. А истинный кавалер ни в коем разе не выдаст тайны любви! — и таким голосом это было сказано, словно Лиза уже обнаженная, готовая… шептала мне это на ухо.

Случилась пауза, и мы смотрели в глаза друг другу. Но… я улыбнулся и отвернулся. На тебе! Знай наших! А еще… томись в неизвестности, думай обо мне, почему же, да натвердо ли отказал.

— И под вашим началом, господин Норов, есть измайловские гвардейцы? Вы же измайловец? Что-то припоминаю, довелось услышать о вас, — с задумчивым видом спрашивал Бестужев-Рюмин, возвращая разговор в нужное русло.

— Капитан Измайловского полка Александр Лукич Норов! — не без гордости отрекомендовался я.

— Стало быть, рота Измайловского полка наличиствует, — недвусмысленно намекал всё тот же Бестужев, ещё больше теперь походивший своим видом на мудреца.

Салага! Сколько ему? Пятьдесят? Меньше даже. Правнук мне, а все туда же… Мудрствует! Я не стал подтверждать то, что уже очевидно. Капитан гвардии, если это только не церемониальное назначение, должен иметь под своим началом роту солдат.

Понятно было и другое — что нынче в мыслях Бестужева-Рюмина. Судя по реакции на его слова и у остальных, страхи перед моим проявлением сменились радостью от удачи. Наверняка у заговорщиков есть свои люди и в Преображенском полку, и в Семёновском, а вот измайловцы должны стоять им словно кость в горле. Они — «свежие» гвардейцы, в основном, из малороссов, ну и курляндских немцев, в меньшей степени — кого-то русского. Даже я, как выясняется, происхождением не совсем русский. А вот тут стоп! Русский я, и точка!

Когда я обдумывал операцию, то рассчитывал на подобную реакцию собравшихся. Нельзя было брать в расчёт исключительно страх людей перед тем, чтобы оказаться обличёнными в заговоре. Получился своего рода «кнут и пряник». С одной стороны — я вламываюсь на их собрание; с другой же стороны — в глазах собравшихся людей я словно предлагаю свои услуги и назначаю цену за них.

Я начинаю свою игру, осознанно или не очень, но как только взял в свои руки табакерку — сразу же стал фигурой в политических интригах. Это и вынужденная мера, и мое желание. Вот только довольствоваться тем, что я — разменная пешка на шахматной доске, не хочу. Я повысил и ставки, и величину собственной фигуры. Ферзём не стал, но конём — вероятно. Тем более, что и ход мой был нелинейный, я обошёл и перепрыгнул другие фигуры, как и положено играть за коня на шахматной доске.

— Господин Норов, в следующий раз буду признательна вам, если оповестите о своём визите. Я тогда буду рада видеть вас, — сказала Елизавета Петровна, чуть наклонясь, выпячивая свои полушария женских достоинств.

Разумовский ещё что-то там пробурчал — тихое и явно оскорбительное. Но я посчитал возможным сделать вид, как будто не услышал. Вот только своё наказание Алёшка Розум, пусть и отложенное, заработал. Раза два по почкам и разок по печени при случае пастуху будут организованы. Сейчас же любое насилие только обесценит напряженный разговор.