Бухарский купец, который, как я знал, уже собирался возвращаться к себе на родину, чтобы там перезимовать, выглядел побитым. А кулаки у Кашина были подозрительно покрасневшими, одна костяшка сержанта так и вовсе кровоточила. Учитывая выбитый передний зуб у Мустафы, даже предполагаю, что Кашин, когда вёл ко мне не желающего идти торговца, мог поцарапать кулак о зубы Мустафы.

— Почему ты, достопочтенный торговец, продаёшь чай только мне? У меня есть враги, которые и нынче ищут возможность или отравить меня, или другим образом погубить. Нужно ли мне тебя пытать, чтобы ты начал говорить правду? — решительно сказал я, глядя в глаза непокорному торговцу.

— Батыр Искандер, что твой солдат бить меня? Просить нужно. Мустафа сам придёт, — обиженным тоном говорил торговец.

— Ты так и не ответил на мой вопрос. Если я пойму, Мустафа, что не прав в отношении тебя, то я тебе заплачу, — сказал я, нащупывая под своим камзолом потаённый нож.

Да, я был готов даже самолично пытать торговца, если он сейчас начнёт юлить и покажет мне хоть намёком, что я в своих подозрениях оказываюсь правым.

— Один говорить! — сказал Мустафа, поглядывая в сторону Богдана Григорьевича Анненкова.

— Богдан Григорьевич, прошу простить меня, но не оставите ли вы меня наедине с уважаемым торговцем? И прошу вас, господин секунд-майор, если только немного вам станет хуже, начнёт резать живот или почувствуете любое другое недомогание — то сразу подойдите ко мне, не держите это в себе, — сказал я.

Анненков на некоторое время завис, наверное, прислушиваясь к своему состоянию, после чего вышел за дверь.

Конечно, даже при серьёзном подозрении, нужно было бы уже начинать промывать желудок. Вот только это такая процедура, которую Анненков может счесть и унижением. И если не подтвердится моё подозрение, то мы и вовсе можем рассориться с офицером, которого я хотел бы видеть в числе своих друзей или хотя бы единомышленников.

Если меня и пробуют травить, продавая якобы эксклюзивный чай, предназначенный лишь только для моей особы, то это будут небольшие доли яда, которые не сразу убивают. Если Мустафа в этом замешан, то он не может не понимать, что если я выпью сильный яд, сразу же умру, и обнаружится, что яд этот был в чае — то и он не жилец.

Кроме того, пусть я в ядах и не разбираюсь, но есть такое предположение, что при кипячении яд должен либо показывать себя — пенкой ли, или ещё чем, запахом — но большинство ядов должно было быть обнаружено.

— Итак, почему ты именно мне продаёшь чай? — строго спросил я.

— У меня есть кто ты, батыр Искандер знать…

Чтобы обрести врагов, не спешите объявлять войну, достаточно просто начать говорить то, что думаешь

Мартин Лютер Кинг

Петербург

20 октября 1734 года

Марта смотрела на садящегося в телегу Фрола и рыдала. Такого каскада эмоций девушка не испытывала еще никогда. Она ненавидела себя, она любила ЕГО, она ненавидела ЕГО. Кого? Того самого мужчину, которого выходила после ранения, с которым забылась обо всем и попрала своими принципами. Как теперь быть?

Почти месяц девушка сопротивлялась, сражалась с собственными чувствами, чтобы в один миг тщательно выстраиваемая оборона рухнула и она оказалась в жадных объятьях Фрола.

— Я жду войны, я хочу умереть достойно, я не могу знать, что ты, Марта, с другим. Но я не могу предать командира… — сказал в какой-то момент Фрол, мучавший себя и также выстраивающий оборону.

И тогда Марта… Сама… Она накинулась на солдата-гвардейца, стала целовать его. Потом бить. Пощечины одна за одной летели Фролу в лицо. Он стойко их принимал. Тем более, что как только сильная, пусть на вид и хрупкая, ручка Марты ударяла щеку мужчины, туда сразу же устремлялись женские губы.

Такая внутренняя борьба могла длиться долго, если бы только в один момент Фрол не взял девушку и не отнес ее к себе в комнату. На глазах у всех работников ресторана. Но этим двоим было все равно, они сопротивлялись не реакции общества, только лишь один человек мешал им соединиться. И он и она были признательны Норову, уважали его, потому и не могли… Но чувства разрушили и эту преграду.

Фрол нес Марту, они смотрели друг другу в глаза, заплаканные глаза девушки и решительные глаза мужчины. Он повинится перед командиром. А не простит капитан Норов… Грех это великий — думать самому себя жизни лишить. Но у солдата есть намного больше шансов умереть, особенно при желании и без того, чтобы ценить свою жизнь.

Цунами страсти захлестнули молодых людей, они забылись обо всем, чтобы… Поутру влюбленные проснулись и не могли смотреть друг другу в глаза. И Фрол ощущал себя предателем, и Марта поедала себя, уверившись, что то, что она сделала — это низко и так поступают лишь падшие женщины.

И теперь, после того, как каждый вечер Марта и Фрол были вместе, чтобы поутру ощущать «похмелье» от своей страсти, девушка провожала Фрола, будучи уверенной, что живым она его больше не увидит.

Колеса телеги мерно стучали по мощенной дороге, цокот конских копыт убаюкивал гвардейцев-измайловцев, сидящих верхом и вчера бурно прощавшихся со своими зазнобами, ну или с женами.