И всему этому Ванья был не только свидетелем, но и участником. Жаль только что его корреспонденции приходили в редакции российских газет с запозданием, но, увы, покуда депеши будут доставляться конными вестовыми, так и будет.

Хорошо, что в России действовала хотя бы одна телеграфная линия. В Европе пока с этим дело обстояло лучше, но ситуация должна измениться. Во всяком случае, я приложу к этому все усилия. Пора было подстегнуть прогресс не только и не столько в военной сфере.

Пусть первоначальным моим намерением было вывести Россию из Крымской войны с минимальными потерями, в том числе и политическими, теперь же я жаждал большего. Я хотел, чтобы моя страна стала самой могущественной державой планеты.

И не только ничего не потеряла в этой и грядущих войнах, но и приобрела новые территории. К примеру, почему бы Варшавскому договору не возникнуть на сто лет раньше? Пусть возникнет Панславянский союз, а нынешние владыки мира скукожатся до своих национальных размеров.

Маленькая тихая Австрия, относительно маленькая, но обязательно тихая Французская республика и уже совсем тихая и скромная Мелкобритания. И колоссальная, промышленно развитая, технически и научно продвинутая Российская империя. Вот моя новая цель.

Потому и замысел мой, о котором я скромно умолчал на аудиенции у императора, был чрезвычайно дерзок. Замысли его кто другой, место ему было бы в желтом доме, в палате под номером шесть, но окружающие уже начали привыкать, что Шабарин способен воплощать самые безумные планы в жизнь.

Венский воздух был густ от запаха цветущих каштанов и политических новостей. Граф Буоль, министр иностранных дел Австрийской империи, нервно постукивал перстнем по мраморному подоконнику своего кабинета в Бальхаусплац. За окном, на площади, маршировали солдаты в белых мундирах — красиво, но бесполезно против русских дивизий, стоявших у Карпатских перевалов.

— Ваше превосходительство, — секретарь осторожно положил на стол телеграмму, — русские вышли к Дунаю в районе Русе. Их авангард в сутках марша от Свиштова.

Буоль поджал губы. На столе лежала карта с аккуратно очерченными фрагментами — территориями, уже потерянными для империи. Его палец дрожал, когда он провел по линии фронта:

— Послать курьера в Петербург. Предложить… — он проглотил ком в горле, — статус-кво на условиях одна тысяча восемьсот пятьдесят третьего года.

Секретарь побледнел. Это означало признать все поражения, все жертвы напрасными. Однако взял себя и доложил:

— С вашего позволения я составлю документ и ввиду его чрезвычайной секретности сам отвезу на вокзал к моменту отправки дипломатической почты.

Граф лишь кивнул. Через час секретарь был уже на Центральном вокзале Вены Хауптбанхов. Направившись к составу компании «Imperial Regia», он нос к носу столкнулся с только что прибывшим в столицу генерал-фельдмаршалом Радецким, мрачно наблюдавшим, как на перроне грузят дипломатическую почту.

Его ординарец, молодой граф Штаремберг, как раз говорил ему:

— Ваша светлость, неужели мы действительно будем просить мира? После всего…

— После всего? — Радецкий резко повернулся, его шитый золотом мундир блеснул на весеннем солнце. — После того как русские взяли Бухарест за три дня? После того, как они вышли к Дунаю — этой голубой дороге Европы? После того как наши лучшие полки бежали от казаков, словно зайцы?

Он швырнул адъютанту под ноги пачку газет — и все с карикатурами на австрийскую армию, империю и императора лично. На одной как раз был изображен Франц Иосиф, целующий сапог Александру. И увидев личного секретаря министра иностранных дел с толстым портфелем в руках, генерал-фельдмаршал расплылся в фальшивой улыбке.

— А-а, досточтимый херр Вирхов! Вы торопитесь отправить в Московию депешу о нашей капитуляции?

Побледнев куда сильнее, чем давеча в кабинете у своего патрона, фон Вирхов увидел, как рука генерал-фельдмаршала в белой перчатке легла на золоченый эфес сабли. К счастью для молодого человека на вокзал прибыл вестовой и передал Радецкому пакет. Разорвав его тут же на перроне, генерал-фельдмаршал приложил два пальца к лакированному козырьку фуражки, прощаясь с трясущимся от страха собеседником, и тут же удалился.

Через час он входил уже в кабинет австрийского императора. И застал необычную сцену. Франц Иосиф, с яростью, несвойственной его всегда безупречным манерам, рвал в клочья какую-то бумагу и едва ли не швырял ее графу Буолю в лицо. Клочки падали на паркет, где еще утром лежал персидский ковер — теперь почему-то убранный, словно на нем оказалось кровавое пятно.

— Они называют нас предателями? — голос австрийского императора сорвался на фальцет. — После того как мы спасли их от Наполеона? А вы, граф…