— Ты… смеешь… обвинять меня?

— Да. Потому что ты врёшь. Всё это твоя игра. Подмены. Иллюзии. Ты не вода — ты страх воды. Ты — то, что прячется за зеркалом.— Я — память.— Нет. Ты — обида.

Тишина, воцарившаяся после моих слов, вдруг треснула, как лёд под каблуком. Вода вспучилась за её спиной. И начали появляться они. Сначала руки. Затем плечи. Потом лица. Мои лица.

Первый был бледным, с потухшими глазами. Второй — с оскалом, кривой ухмылкой и длинным ножом в руке. Третий — закутанный в плащ, лицо чуть прикрыто капюшоном. Мои зеркальные двойники. Или зазеркальные?

— Встречай себя, шаман Станислав, — прошептала Лоскотуха. — Ты хотел истину? Теперь смотри, как ты выглядишь, когда никто не видит. Когда ты один. Когда тебе больно. Когда ты не герой.

Первый двойник шагнул вперёд — ссутуленный и дрожащий.— Я не смог спасти деда… Я оттолкнул Елену… Я хотел сбежать от всего…

Второй вышел следом за ним. Хищный, с блеском в глазах.— Зато я могу выжить. Я знаю, как убивать. Я не жалею. Просто делаю, что нужно.

Третий стоял молча. Но от него шёл холод, как от ледяной воды.

Я медленно отступил на шаг. Земля под ногами качнулась.Они шли ко мне, на меня. Я услышал, как кто-то изнутри шепчет: «Если хочешь идти дальше — пройди через себя.»

Первый удар пришёл изнутри. Когда я смотрел на этих троих, что медленно сжимали кольцо, у меня внутри всё сжалось. Это был не страх. Признание.Я знал их. Каждого. И не потому, что они похожи на меня. Потому что я и есть они. Просто вытесненные. Запертые. Оставленные в разных углах личности.Первый, самый слабый, говорил:— Тебе было страшно, когда дед уходил из этого мира. Ты молчал, пока всё рушилось. Ты не спас Катю. Ты не мог. Ты оттягивал все важные решения.Он не нападал. Он только обвинял.

Второй был жестоким. Он шёл на меня, поигрывая ножом:— А я бы мог. Я бы легко вскрыл ту тварь. Я бы сжёг всё, чтобы вернуть девушку. Ты просто жалок. Третий был молчаливым. Он стоял не шевелясь. Я подумал, что именно он моё будущее. Если я что-то сегодня сделаю не так, то лишусь всего человеческого и останется только он.Я сделал ещё один шаг назад. Дыхание сбилось. Пространство дрожало, как вода над кипящим котлом. И тут земля зашевелилась.Из зеркальных луж, которых я раньше не замечал, начали вылезать руки. Маленькие. Детские. С бледными пальцами, как у кукол. Они хватались за гальку, тянулись вверх. Один. Второй. Пятый... Дети. Их лица были расплывчаты, стёрты. Их чёрные, как у рыб глаза, смотрели на меня, а губы изгибались в немом крике.Я шагнул вбок, но одна из рук схватила меня за лодыжку.Сила была нечеловеческой. Я махнул костяным ножом и не почувствовал сопротивления. Послышался плеск и рука исчезла где-то под водой.В голове мелькнула мысль и я тут же воплотил её — сделал костяным ножом надрез точно по шраму на левой ладони. Потом присел на корточки и с размаху ударил окровавленной ладонью по ближайшей зеркальной луже. Неожиданный громкий сухой щелчок ударил по ушам после соприкосновения ладони с водой. По всем зеркальным лужам одновременно прошла волна. Дети мгновенно исчезли и лишь мокрые следы остались на гальке.Я выпрямился. А на меня уже шёл Жестокий Я. Его нож был гораздо длиннее моего. Я уклонился от его прямого выпада. Он ловко перекинул нож в левую руку обратным хватом и приготовился. Когда я увидел начало режущего удара, блокировал его и перехватил запястье.— Я не отказываюсь от тебя. Но ты не управляешь мной.Он злобно зашипел и распался, как пар. После него в воздухе остался запах крови.Слабый всё ещё стоял на месте и не нападал. Он дрожал.— Ты знаешь, что я останусь. Даже если ты победишь. Я приду, когда у тебя не будет сил. Когда умрёт ещё кто-то. Когда ты снова будешь в одиночестве.— Я знаю, — сказал я.— И что?— И всё равно, я принимаю тебя. Но ты не управляешь мной.Он шагнул ближе. И вдруг стал ребёнком. Таким, как я когда-то, в синей школьной форме. Маленький. На похоронах. Мама держит за руку. Я не понимаю, почему все плачут. Только чувствую, что внутри пусто.— Ты не плакал тогда. Потому что не знал, как.— Я учился. До сих пор.— А если снова всё потеряешь?— Значит, снова научусь.У него по лицу потекли слёзы. Он медленно растворился в воздухе. А у меня в голове что-то щёлкнуло, и кажется, наконец понял, что нужно сделать. Я упал на колени. Костяным ножом перед собой начал быстро рисовать угловатые знаки. Моё сердце гулко колотилось в груди. Было страшно. Её имя — это приговор. Для неё. Но, вполне возможно, и для меня.— Шелест, ты тут?Долгая пауза. Потом вздох: «Начинай. Уже поздно бояться. Говори.»Я кивнул сам себе.— Три имени ты носила: для людей ты была Лоскотуха, для богов — Велеслава, а для себя — Топяница. Кончилось теперь твоё время. Быстро надрезал свою левую многострадальную ладонь и брызнул кровью на выведенные на земле символы. Смочил кончик ножа в своей крови и с размаху воткнул в центр надписи.Мне показалось или мир и правда дёрнулся? Лоскотуха громко и страшно закричала. Её голос был женским, человеческим, настоящим. На бледном водянистом лице проступили черты. И оно на миг стало красивым, даже смутно знакомым. А через мгновение рассыпалось каплями. Место, где она стояла, начало затягиваться водой. Всё, что было вокруг — зеркальные лужи, отражения, всё утекало в центр.Вскоре всё исчезло. Но Лоскотуха частично всё ещё была здесь. Полупрозрачный силуэт, висящий над зеркальной гладью. Она была похожа на симпатичную женщину средних лет с невероятно ясным взглядом.— Ты назвал моё имя, — шёпотом сказала она. — Да, — кивнул я. — Иначе ты бы не ушла.— Я бы осталась. Но ты понял меня.

На миг мне показалось, что она улыбается. Очень даже по-человечески.— Он тоже когда-то назвал меня, — сказала она. — Седой старик. Он шёл по берегу с палкой. Но был уже сломан внутри. Он не знал, что я тогда была рядом, но у меня ещё не было сил говорить.— Ты про моего деда? — Я шагнул ближе.— Да. Он знал, что я пришла в Явь. Искал, но не нашёл. Ни меня, ни себя.

Она исчезла не сразу. Медленно. Как будто не хотела уходить. Мир вокруг меня закружился. Вода стянулась в узел, отразив в себе луну, которой в небе не было.Потом раздался громкий всплеск, а через мгновение всё стихло.

Я всё ещё сидел на коленях. Шрама на ладони почему-то не было. Не было порезов и боли. Кожа вообще казалась какой-то не родной.

Я вытер руки о мокрые джинсы. Вокруг была полная тишина, нарушал которую звук моего собственного дыхания и лёгкое жужжание в ушах. Сегодняшний бой закончился.

— Ну что, живы? — пробормотал я.В ответ — ничего. Я нахмурился.

— Шелест?

Сначала он молчал. Потом, где-то под грудиной, у диафрагмы, послышался шорох.

— Слушай, парнишка, тут такое дело… — голос звучал лениво, но с едва уловимой нотой беспокойства.

— Ты как будто извиняться собрался.

— Да нет. Я бы, может, и извинился, но у меня принципов нет никаких особо. Тем более в отношении людей. Хочу сказать, что мне теперь с тобой некомфортно.

— Что мешает?

— Ну, во-первых, камень. Этот, встроенный. Он постоянно звенит, как дверной звонок в хостеле. Не даёт спокойно проводить время. А во-вторых, появилось что-то новое. Не моё. Не твоё. Оно уже внутри, но пришло не так давно снаружи. Оно как будто прижилось без спроса.

Я замер.— То есть? Это ты про Лоскотуху?

— Не знаю. Может, она подсадила что-то. Может, это элемент воды. Может, ты сам изменился. Не могу разобраться, да и не хочу. Мне некомфортно. А я, как ты знаешь, люблю находиться только в приятных для себя условиях.

— То есть ты уходишь?

— Ага. Надоело мне быть в твоей голове. Слишком мокро стало. И шумно. Я подумываю перебраться куда-нибудь… Но ещё не придумал, куда. Я хмыкнул.

— А как же я? Так просто меня оставишь?

— Без моей болтовни ты легко проживёшь. У тебя и так теперь в голове полно всякого мусора.