Зубов все следил за тем, чтобы этого не произошло. Он боялся, что девушка промочит ноги и простудится. Ее же, казалось, совершенно не беспокоила подобная мелочь, да и ботинки на ней были грубыми, на толстой рифленой подошве, почти солдатские, по последней моде, которую Зубов раньше не понимал, а теперь она ему даже нравилась.

Такие ботинки совершенно не представлялись на Анне, которая носила только элегантные лодочки и ботильоны на шпильке, а Велимире они очень шли, почему-то не утяжеляя ее хрупкий образ, а придавая ему еще большее изящество.

– У тебя во время нашей первой встречи было кольцо в носу, – вдруг вспомнил он. – А на дне рождения твоей бабушки и сегодня нет. И места прокола не видно. Это как?

– Да это клипса, – Велимира рассмеялась. – Я так-то не совсем отбитая. Не ставлю необратимых экспериментов над внешностью. Зачем мне дырка в носу? Просто я тогда поспорила с Агашей, что могу проходить в облике современного подростка не меньше недели. Пришлось купить себе джинсы-трубы, заплести афрокосички и вставить кольцо-клипсу в нос. Ко дню рождения бабушки срок спора истек. Я специально назвала такую дату, чтобы не представать пред бабулины очи в непотребном виде. Правда, не знала, что снимать косички – еще больший кошмар, чем заплетать. Но это, к счастью, позади, так что теперь я – это снова я.

– С Агашей?

– С Агафьей, дочкой дяди Светика. У нее период подросткового бунтарства. Она же учится в Вагановском училище, так что дреды и кольцо в нос никак не может себе позволить, а хочется. Я вызвалась доказать ей, что это вовсе не так удобно. От косичек голова ужасно чешется, и люди странно реагируют. Я в тот день, когда мы познакомились, пришла к дяде Саве как раз из кафе, где мы встречались с Агашей. И она своими глазами увидела, что людям мой прикид кажется излишне вызывающим. А накануне мы с ней ходили в кино, и реакция окружающих была такой же. Представляешь, даже смешно: мы встретили Олега, так он меня даже не узнал. С Агашей заговорил, а со мной держался как с посторонней. Очень удивился, когда понял, что это я. Пришлось его посвятить в наш спор, о котором не знали родители. Мои, конечно, поняли бы, а вот ее родителям и так приходится с ней несладко, поэтому я и помогаю по мере сил. Помню же себя несносной в шестнадцать лет.

– И какой же ты была? – Зубов теперь неприкрыто любовался ею.

– Как все старшие подростки, стоящие на пороге юности. С одной стороны, уже почти сформировавшаяся интеллектуально развитая личность, имеющая свое мнение по любому вопросу и свой вкус, – и тут же совершающая абсолютно детские поступки. У меня, как и у Агаши, были репетиторы, я серьезно относилась к учебе и готовилась к поступлению в институт. То есть моя жизнь оставалась прежней: я ходила в школу, делала уроки, слушалась старших – и все это на фоне максимальной потребности в признании моей взрослости. Гремучая смесь. Разве у тебя не так было?

Зубов помолчал, размышляя, потому что никогда раньше об этом не думал. Ну да, наверное, он тоже в шестнадцать лет считал себя гипертрофированным взрослым, на все имеющим собственный взгляд и не готовым учитывать мнение других людей. Ему помогало то, что они с мамой жили вдвоем и Алексей уже тогда был уверен, что должен быть для матери настоящим защитником и создавать ей как можно меньше проблем. Оттого и учиться старался хорошо. Нет, отличником он, конечно, не стал, но и запускать учебу себе не позволял. Чтобы не расстраивать маму, как бы по-детски это ни звучало.

– Не знаю, – наконец сказал он. – Моя мама была очень простая женщина. Она всю жизнь проработала на текстильном комбинате, но при этом всегда уважала мое мнение и мой вкус. Она никогда не возмущалась моими пристрастиями в одежде, в музыке или кино. И к выбору моему всегда относилась почтительно. Если я весь день где-то пропадал, а за уроки садился ночью, то она не читала нотаций. Даже замечаний не делала. Считала, что я сам вполне в состоянии организовать свое время. У тебя разве было не так?

Он спрашивал не из простой формальности, потому что все про нее было ему интересно.

– В принципе, так же, – ответила она.

Набежавшая в очередной раз волна лизнула ее ботинок, оставив на нем мокрый след. Как будто море (а Зубову нравилось считать Финский залив морем) было шаловливым котенком, ластившимся сейчас к Велимире. Он вдруг ощутил острый укол ревности, словно действительно ревновал ее к морю, которое может целовать следы ее ног на мокром песке.

– Я сама принимала решение, что носить, на что тратить карманные деньги и приезжать ли на семейный обед, если друзья собрались в кино. Но мои родители всегда понимали, что такое личные границы. В отличие от дяди Светика и тети Маши. Они могут без спроса навести порядок в Агашиной комнате. Не понимают, что если там бардак, то это означает только то, что бардак ее устраивает. Они еще совсем недавно даже не считали нужным стучать, когда к ней заходят. Разумеется, она бунтует и конфликты возникают на пустом месте. Бабуля очень переживает, и ради нее я стараюсь как-то Агашу поддерживать и наставлять. Хотя не ради бабули. Агаша мне самой нравится. Она хорошая девочка. Просто ищет себя. Пытается понять, хорошая она или плохая. Учится в балетном училище, а общается с дворовой шпаной. Дядю Светика и тетю Машу это пугает. И из-за внезапных перепадов ее настроения они ужасно злятся.

Что ж, из всего услышанного Зубов мог сделать только один вывод: самой Велимире с родителями повезло больше, чем дочке Святослава Петровича Борисова, Светика.

Они гуляли по берегу, пока совсем не стемнело. Впрочем, в ноябре темнеет рано, еще до пяти. Потом, вернувшись на дачу, они еще пили чай с испеченным Ольгой Андреевной брусничным пирогом. Мама Велимиры вообще была отменной кулинаркой, это Зубов отметил еще в свой первый визит в этот дом.

В обратный путь они тронулись только после шести вечера, и в его дворе-колодце Велимира высадила его около семи. Ему очень хотелось пригласить ее подняться к нему, но он не нашел подходящего повода, да и своей холостяцкой съемной берлоги немного стеснялся.