Хавьер сменил тактику. Он пошёл на сближение, входя в клинч. Никаких красивых приёмов, только грязная работа. Локоть под рёбра, колено в бедро. Он почувствовал, как его удар достиг цели. Человек качнулся, его дыхание на миг сбилось, но лицо не дрогнуло. Он не почувствовал боли, только зафиксировал повреждение. Он развернулся на месте, и из рукава его свитера, неуловимым движением, выскользнул тонкий, как стилет, нож.

Блядь.

Хавьер выставил блок левой рукой, но лезвие всё равно чиркнуло по предплечью. Он отпрыгнул, опрокидывая стул. Грохот разорвал тишину. Он выставил пистолет.

— Брось, — голос Хавьера был тихим и ровным. Голос, которым отдают приказы, не терпящие возражений.

Человек с ножом снова проигнорировал его. Он медленно двинулся в обход, к Люсии. Его цель не изменилась. Хавьер был лишь препятствием.

Времени на раздумья не было. Выстрел привлечёт внимание всего квартала. Хавьер сделал то, чему его учили: если не можешь устранить угрозу, устрани её мобильность. Он выстрелил в пол, целясь рядом с ногой нападавшего. Щепки брызнули в сторону, заставив того инстинктивно дёрнуться. Этого хватило. Хавьер бросился вперёд, ударил ногой по руке с ножом. Клинок со звоном отлетел в угол. Второй удар, ногой, пришёлся точно в коленную чашечку.

Раздался отвратительный, влажный хруст.

Противник без единого стона рухнул на пол. Его нога была вывернута под неестественным углом. Но даже лёжа на полу, корчась от боли, которую он никак не проявлял, он продолжал смотреть на Люсию. Его тело было повержено, но его воля, или что там было вместо неё, осталась несломленной.

Хавьер тяжело дышал. Он не стал добивать. Живой, но обездвиженный, тот представлял меньшую угрозу и давал несколько драгоценных минут.

Он подскочил к Люсии. Она сидела всё так же неподвижно. Даже выстрел и грохот борьбы не вывели её из ступора. Он схватил её руку. Пульс был всё таким же ровным.

— Уходим, — прошептал он, скорее себе, чем ей.

Он метнулся по комнате. Сумка с припасами. Небольшая аптечка. Запасные магазины. Он накинул на Люсию свою куртку, вздёрнул её на ноги. Её тело было безвольным, как у большой тряпичной куклы. Он перекинул её руку через своё плечо, обхватил за талию.

Уже у двери он бросил последний взгляд на поверженного врага. Тот лежал на полу, но его голова была повёрнута к ним. В его глазах не было ни ненависти, ни боли. Только холодное, пустое ожидание.

Хавьер распахнул дверь и шагнул на лестничную клетку. А потом — наружу, в объятия холодного, слепого тумана. Воздух был густым и мокрым, он мгновенно проглотил их, отрезав от дома, который больше не был безопасным. Мир сузился до скрипа ступенек под ногами, тяжести сестры на плече и отчаянного, животного инстинкта: бежать.

Они нашли убежище в клоповнике для дальнобойщиков на выезде из города, там, где автобан перетекал в бесконечные промышленные зоны. Номер на втором этаже вонял несвежим пивом, дешёвым дезинфицирующим средством и безнадёжностью. Сквозь грязное окно в комнату проникал больной, пульсирующий свет от неоновой вывески «HOTEL ZUR POST». Красные и синие отблески плясали на стенах, превращая убогую обстановку в декорации к кошмару.

Хавьер опустил Люсию на продавленную кровать. Пружины скрипнули. Она осталась сидеть в той же позе, в какой он её оставил — прямая спина, руки на коленях, пустой взгляд в стену. Он стянул с себя куртку и бросил её на пол. Рукав рубашки пропитался кровью. Неглубокий, но длинный порез на предплечье.

Он подошёл к раковине, покрытой ржавыми потёками, и включил воду. Она потекла тонкой, бурой струйкой, потом стала прозрачнее. Хавьер смыл кровь, морщась от ледяного холода. Рана была рваной, её нужно было зашить.

Он достал из сумки свою полевую аптечку. Разложил на грязном столе содержимое: антисептик, бинт, и самое страшное — стерильный пакет с хирургической иглой и нитью. Он вскрыл пакет. Тонкая, изогнутая игла блеснула в мигающем свете неона.

И мир качнулся.

К горлу подкатила тошнота. Ладони мгновенно стали влажными. Дыхание сбилось. Он видел эту иглу, и его мозг отказывался воспринимать её как инструмент спасения. Он видел только острое, безжалостное жало, которое сейчас проткнёт его плоть. Он мог выдержать пулевое ранение, мог смотреть на смерть, не моргнув, но вид простого шприца или иглы превращал его в беспомощного ребёнка.

Соберись, тварь, — прорычал он про себя. — Ты же солдат, блядь.

Но тело не слушалось разума. Руки мелко дрожали. Он заставил себя взять иглу. Холодный металл обжигал пальцы. Он поднёс её к ране, но рука замерла в воздухе, отказываясь подчиняться. В голове всплыла картинка из прошлого: полевой госпиталь в Мали, он держит за руку молодого парня, которому осколком разворотило живот. Врач пытается сделать ему укол морфия, и парень, глядя на шприц, шепчет: «Не надо, док, я игл боюсь…». Он умер через пять минут.