Они отвели нас обратно в камеру. Если они думали, что пара железных прутьев и запертая дверь удержат меня, они жестоко ошибались. Я поковырялась в еде и нашла засохшее яблоко, которое можно было съесть.

Они могли отравить яблоко. Ты задохнешься до смерти, твое лицо будет багровым и раздутым, все твои мечты не сбудутся.

— Перестань пытаться напугать меня, Сссеракис. Если они меня убьют, я буду рада покою.

Сирилет бросила на меня мрачный взгляд. Она почему-то разозлилась на меня. Некоторые люди умеют хранить молчание, в котором больше обвинения, чем в крике. Хардт был мастером такого молчания и, очевидно, хорошо научил мою дочь.

— Что? — рявкнула я.

— Ты взяла верх, мама. Это ты затеяла весь этот разговор о войне с Севоари и превратила его в беспорядочную перебранку.

Я фыркнула:

— Это была перебранка еще до того, как я сказала хоть слово.

— Какой смысл сражаться с Норвет Меруун, если наш мир погибнет, пока мы это делаем? — Сирилет покачала головой, встала, театрально подошла к окну и посмотрела сквозь решетку. — Ты сказала, что поможешь мне. То, что ты там сделала, было посвящено только тебе и твоей войне.

— Моей войне? — Я горько рассмеялась. — Ты не единственная, кто пытается спасти мир, дочка. Просто ты та, кто сначала разрушил его.

У молчания Сирилет выросли ноги, глаза, крылья, рты, и оно поглотило нас всех.

— Блядь, — сказала я. — Прости, Сирилет. Я не это имела в виду.

Я попыталась подойти к ней, но моя дочь обернулась, в ее глазах была угроза, осколки темного света предупреждали: держись подальше. Еще одно доказательство, если оно когда-нибудь понадобится, что я разрушаю все, к чему прикасаюсь.

Мы уставились друг на друга, напряжение росло. Моя тень изогнулась и выросла. «Вы обе говорите так, как будто только ваш мир в опасности. Норвет Меруун уже почти поглотила мой дом. Мне нужны вы обе, чтобы дать ей отпор и спасти свой мир». Вот до чего дошло дело — живое воплощение страха выступило в роли миротворца.

Сирилет даже не взглянула на Сссеракиса.

— Я обращаюсь к тебе, мама. Мне нужна твоя помощь. — Она покачала головой. — Если ты не можешь помочь, то, по крайней мере, перестань вставать у меня на пути.

Моя тень сдвинулась, Сссеракис повернулся и посмотрел на меня черными, как смоль, глазами:

— Я хочу поговорить с нашей дочерью наедине.

Сирилет вздрогнула, взглянула на Сссеракиса, затем снова на меня. Она выглядела неуверенной. Я не могла ее винить.

— Как? — спросила я Сссеракиса. — Не похоже, что я смогу выйти из комнаты без тебя. — Я потрогала свою тень, она была мягкой, но упругой, как необожженная глина.

— Не паникуй, Эска, — усмехнулся Сссеракис. — Или паникуй. Твой страх всегда был самым сладким на вкус.

Прежде чем я успела ответить, моя тень поглотила меня. Сссеракис заключил меня в конструкт тьмы. Я ничего не видела, ничего не слышала, ничего не обоняла. Я была одна в пустоте.

Паника? Нет, я не паниковала. Мне это даже понравилось. Это было мирно, даже безмятежно. Я спросила себя, не на это ли похожа смерть? Вечное ничто. Огромное и пустое пространство, где некому предъявлять ко мне требования?

Внезапно я почувствовала себя усталой. Невероятно усталой. Я упала на колени, борясь со скользким, соблазнительным желанием лечь и раствориться в полу. Я знала, что это не поможет. Это не смерть. Это не покой. Да, я была здесь одна. Но здесь все еще была я. Мой разум, мои мысли, моя вина, гнев и боль. Здесь, в этом пространстве, ничто не могло помешать моим воспоминаниям наброситься на меня, как волкам, бросающимся на добычу, чтобы укусить и пустить кровь.

На меня обрушились воспоминания о детстве. Я так часто втягивала Джозефа в неприятности. Я была ему ужасным другом. Я лгала своим родителям, чтобы у моего брата были неприятности. Ужасный ребенок. Зов пустоты зазвучал во мне так сильно, что, если бы я столкнулась лицом к лицу с волком, я бы сунула голову ему в пасть.

Затем все закончилось. Темнота исчезла, и я снова оказалась в нашей камере, на полу, на боку, холодная и бесчувственная. Сирилет бросилась ко мне, выкрикивая слова, которые я не могла разобрать. Она помогла мне подняться, схватила меня за руку и поддержала.

Что случилось, Эска? В конструкте не было ничего, что могло бы напасть на тебя.

— Ничего, кроме меня. — Мои слова прозвучали невнятно, спотыкаясь друг о друга. Я думаю, Сссеракис воспринял это как подтверждение. Мой ужас не понял. Ни один монстр, которого он мог бы вызвать, не смог бы причинить мне больше боли, чем я сама. Никто не мог быть таким злобным и смертоносным.

— Мама, с тобой все в порядке? Сссеракис, что ты наделал?

Сирилет усадила меня в кресло и принесла бокал вина. Я бы предпочла виски, но в вине было достаточно воды, чтобы хотя бы утолить жажду. Я медленно приходила в себя. Я не признавалась в этом ни ей, ни себе, ни своему ужасу, но мои приступы становились все сильнее. Они продолжались дольше, быстрее разрывали меня на части и требовалось больше времени, чтобы прийти в себя. Приступ депрессии прошел, но я осталась с одной неотвратимой истиной, которая не давала мне покоя, как бы я ни пыталась ее отрицать. Я бы откликнулась на зов пустоты, если бы могла. Пойманная в ловушку этого конструкта, я бы покончила с собой и была бы рада этому. Я спросила себя, не Лесрей ли это сделала? Не подтвердила ли она ту эмпатомантическую команду, которую вложила в меня так давно? То семя саморазрушения, которое она посеяла, не полила ли она его, заставляя расти? Я не знала. Не могла сказать.