Снейк положила Травку на подушку Стэвина и придвинула к себе саквояж. Родные пусть остаются во власти собственных страхов – у них уже не было времени и возможности поверить в нее. Женщина в этой семье была уже немолода, и было ясно, что здесь уже не будет другого ребенка, если мужчины не найдут себе новую партнершу, но Снейк видела по выражению их глаз, по их тревоге, по тайным прикосновениям, что все трое очень любят друг друга. А потому у них, жителей этих суровых мест, не оставалось иного выбора, кроме как обратиться к Снейк.

Не торопясь, почти лениво Песок вытек из саквояжа, приподняв голову и шевеля язычком, принюхиваясь, пробуя на вкус, проверяя тепло человеческих тел.

– Вы хотите… – Старший мужчина говорил благоразумно и тихо, но в голосе его сквозил ужас, и Песок тотчас же почуял это. Он мгновенно отпрянул, готовый ударить, и «погремушка» на его хвосте издала негромкий трещащий звук. Снейк постучала ладонью по полу, отвлекая его внимание, затем протянула руку к змее. Живая пружина с ромбовидным узором расслабилась, и Песок мягко обвился вокруг ее запястья черно-желтым браслетом.

– Нет, – ответила Снейк. – Ваш сын слишком серьезно болен, Песок уже не сможет спасти его. Я знаю, как вам тяжело, но постарайтесь взять себя в руки. Это ужасно для вас, но ничего иного не остается.

Чтобы выманить Дымку, Снейк пришлось раздразнить ее. Снейк похлопала по саквояжу, потом раза два хорошенько тряхнула его, ощутив движение скользких колец, – и вдруг молочно-белая кобра буквально вылетела из саквояжа в сумрак палатки. Стремительная, словно стрела, и бесконечно длинная кобра встала на хвост и раздула капюшон, из пасти ее вырвалось свистящее шипение. Голова змеи возвышалась над полом на добрый метр. За спиной у Снейк послышался вздох ужаса: зрелище желтого очкового узора на капюшоне буквально парализовало людей. Снейк даже не взглянула в их сторону и заговорила с огромной коброй, пытаясь сосредоточить на себе ее внимание:

– Спокойно, спокойно, злюка. Пора отработать свой обед. Ну-ка поговори с малышом, потрогай его. Его зовут Стэвин.

Дымка нехотя убрала капюшон и позволила Снейк прикоснуться к себе. Твердой рукой Снейк стиснула кобру чуть ниже головы и поднесла к Стэвину. Серебристые глаза змеи вобрали в себя голубизну света лампы.

– Слушай меня, Стэвин, – сказала Снейк. – Сейчас Дымка лишь познакомится с тобой. Она не сделает тебе больно, я обещаю.

И все же Стэвин вздрогнул, когда Дымка коснулась его исхудавшей груди. Снейк, не ослабляя хватки, продолжала крепко держать голову кобры, однако позволила ей скользнуть вдоль тела мальчика. Змея оказалась раза в четыре длиннее. Она свилась белоснежными кольцами на его вздувшемся животе и напряглась, пытаясь дотянуться до лица ребенка. Ее немигающие глаза встретились взглядом с полными ужаса глазами Стэвина. Снейк придвинула ее голову чуть ближе.

Дымка высунула язычок и потрогала мальчика.

В это мгновение юноша издал короткий, словно придушеный, возглас. Стэвин от неожиданности подскочил – и Дымка мгновенно отдернулась со злобным шипением, обнажив ядовитые зубы. Снейк едва успела откинуться назад и с трудом перевела дыхание. Иногда она позволяла родным пациентов смотреть, как она работает. Но только не здесь.

– Вы должны уйти, – мягко сказала она. – Ее опасно злить.

– Я больше не буду так делать.

– Нет. Вам придется подождать на улице. Весьма сожалею.

Наверное, светловолосый юноша, а возможно, и мать Стэвина еще спорили бы, приводя бездоказательные доводы и задавая требующие ответа вопросы, если бы седовласый мужчина не взял их за руки и не вывел из палатки.

– Мне понадобится маленький зверек. С пушистым мехом. И непременно живой, – сказала Снейк, приподняв полог.

– Хорошо, – ответил седоволосый, и все трое растворились в сверкающей ночи. Снейк слышала их шаги по песку.

Она положила Дымку себе на колени и погладила ее. Кобра обвилась вокруг талии Снейк, отнимая тепло ее тела. Голодная кобра злее, чем сытая кобра, а Дымка была чудовищно голодна – так же, как и сама Снейк. Им еще удавалось находить какую-то воду, пока они брели через черные пески пустыни, но капканы Снейк неизменно оставались пустыми. Был разгар лета, стояла страшная жара, и пушистые зверьки – любимое лакомство Песка и Дымки – летовали. Да и у самой Снейк крошки не было во рту с того самого дня, как она ушла из дому.

С сожалением она отметила, что теперь Стэвин стал бояться сильнее.

– Ты прости, что я отослала твоих родителей, – сказала она. – Скоро они смогут вернуться.

Глаза у мальчугана подозрительно заблестели, но он сдержал слезы.

– Они велели мне слушаться тебя.

– Поплачь, если можешь, – предложила Снейк. – В этом нет ничего дурного.

Но Стэвин, казалось, даже не понял, о чем она говорит, и Снейк не стала настаивать. Она вдруг осознала, как именно люди этих суровых мест готовят себя к борьбе – запрещая себе страдать, смеяться и плакать. Они отказывали себе в горе и позволяли очень немного радости, но они выживали.

Дымка застыла в зловещем спокойствии. Снейк сняла ее с талии и положила на тюфяк подле Стэвина. Когда кобра поползла, Снейк легонько подтолкнула ее голову в нужном направлении, ощущая пальцами, как напряглись мышцы под челюстью змеи.

– Она потрогает тебя языком, – предупредила Снейк. – Это возможно, будет щекотно, но нисколько не больно. Змеи нюхают языком – так же, как ты носом.

– Языком?

Снейк с улыбкой кивнула, и Дымка, высунув язычок, легонько провела им по щеке мальчика. Стэвин даже не шелохнулся: он наблюдал за коброй с детским восторгом открытия, на мгновение вытеснившим боль. Он лежал очень тихо, пока длинный язык кобры ощупывал его щеки, веки, губы.