Два года назад

Наверное, именно так и происходит паническая атака: дыхание сбивается, кожа горит. К горлу подступает тошнота, но я не могу вдохнуть достаточно глубоко, чтобы меня вырвало.

Даже несмотря на изнуряющую головную боль, затуманивающую сознание, я понимаю, что Нине, скорее всего, стала известна одна из тайн, которую я скрывала большую часть ее жизни. Судя по тому, как нарочито она упомянула моксидогрель, ей удалось собрать воедино воспоминания прошлого и понять, что я держала ее в отключке при помощи этого препарата. Но осознает ли она почему? Я не смогу защитить себя, пока не пойму, как много она знает. И открывать ей глаза на печальные события прошлого я не хочу из боязни, что она, с ее извращенным сознанием, обернет правду против меня. Если я раскрою все карты, хрупкое равновесие последних лет может пошатнуться. Я не хочу собственными руками уничтожить то, что люблю больше всего на свете.

Мне надо выйти отсюда, надо проветрить голову и собраться с мыслями. Когда я встаю, Нина не пытается меня остановить, напротив — смотрит с насмешливым любопытством. Я опираюсь руками о прикроватную тумбочку и делаю несколько шагов, держась за стену. Оборачиваюсь, чтобы посмотреть ей в глаза; вокруг все плывет.

Осторожно подхожу к двери и поворачиваю ручку. Не заперто. Но едва я поднимаю ногу, чтобы переступить порог, цепь натягивается, не пуская меня дальше. Я дергаю, и скоба больно царапает кожу. Наклоняюсь, чтобы разомкнуть замок, — он не подается.

Когда я, поверженная, возвращаюсь на кровать, Нина смотрит на меня взглядом победителя. Если она сказала правду про то, что держала меня в бессознательном состоянии с помощью моксидогреля, — значит, нашла остатки препарата среди пустых упаковок в чемодане, спрятанном в подвале. Больше взять его негде. Проклинаю себя за то, что не выбросила коробки много лет назад, вместе с одеждой Алистера и другими уликами. Поначалу я планировала отнести чемодан на помойку, но потом забыла. Лишь собственной глупостью и неосмотрительностью я могу объяснить то, что оставила все эти мрачные тайны в одном месте, в нескольких метрах от человека, с которым они непосредственно связаны. И в конце концов Нина нашла эти улики моих материнских провалов.

— Я делала это ради тебя, — говорю я.

— Что именно?

— Все.

— Если можно, поподробнее. Мне просто любопытно: ты имеешь в виду выкидыш? Или сказки про мертворожденную дочь, которая на самом деле была здоровым сыном, сданным тобой в детдом? Или препарат, которым ты меня пичкала и который вызвал у меня бесплодие? Или убийство моего отца, от имени которого ты потом каждый год присылала мне по одной открытке? Что именно из всего этого ты сделала ради меня?

Вот черт, она знает почти все…

— Я защищала тебя.

— От чего?

Я хочу сказать «от тебя самой», но не могу. Приходится выкручиваться.

— От Хантера.

— Ты сделала все это только ради того, чтобы нас разлучить? Не ври! Когда ты убила папу, я не встречалась с Джоном. Впрочем, можешь и не говорить, я сама знаю правду. Знаю, что тобой двигало. Ты не хотела делить меня ни с кем другим — ни с папой, ни с Джоном, ни с моим сыном. Ты ненавидела всех, кто пытался встать между нами. Даже не дала мне усыновить ребенка…

— Нет, Нина, ты все неправильно поняла, — возражаю я, и слезы сами катятся у меня по щекам.

— Тогда объясни, Мэгги! — кричит она. — Скажи, зачем ты все это сделала?

Но я не могу. Не могу раскрыть ей истинные мотивы. Они накрепко скованы цепями и упрятаны под замок. И открывать их ей я не намерена. Нина никогда не узнает правду. Значит, остается только врать.

— Я спасала тебя от Хантера. Он хотел причинить тебе боль.

— Он хотел быть отцом моего ребенка.

— Этот педофил тебя не заслуживал. У него была девушка, Салли Энн Митчелл, которую он потом убил. На ее месте могла оказаться ты! Пойми!

— Ты его совсем не знала, — снисходительно отмахивается Нина. — Джон любил меня.

— Оставшись с ним и младенцем на руках, ты погубила бы себя. Я дала тебе второй шанс на жизнь.

Она невесело усмехается.

— Жизнь? По-твоему, это жизнь? Совершенно пустая и никчемная!

— В этом все дело? — кричу я, хватаясь за цепь и потрясая ею. — Ты наказываешь меня за то, что я пыталась спасти тебя? За то, что дала внуку шанс вырасти нормальным человеком?

— Не тебе было решать! Я его родила, а ты отдала чужим людям.

— Потому что ты не смогла бы его воспитывать!

Нина вскакивает и тыкает мне пальцем в грудь.

— Ты лишила меня возможности даже попробовать!

Я знаю, на что она способна, и понимаю, что не в состоянии сейчас ей противостоять. Надо ее успокоить, пока все не зашло слишком далеко; вот только как…

— Я твоя мать, — говорю наконец. — И всегда поступала исключительно в твоих интересах.

— Неужели? Даже когда врала, что я не способна выносить здорового ребенка из-за дефектных хромосом?