Медленно пальцы расслабляются, хотя руки все еще сжимают ее шею, пусть и без недавнего остервенения. Слезаю с нее, но далеко не отхожу. Она жадно хватает ртом воздух, а я делаю свой первый вдох после преображения — теперь я уже не та, кем была раньше. Не ее послушная игрушка, а хозяйка. Пользуясь ее слабостью, вытаскиваю ключ из кармана, отпираю замок и быстро пристегиваю более длинную цепь.

Хватаю Мэгги за руку и рывком поднимаю с кровати на ноги. Никогда еще я не видела ее такой слабой и окаменевшей. К моему удивлению, это доставляет мне удовольствие. В глубине души я понимаю, что нормальные люди так себя не ведут, но Мэгги — не нормальная мать. Она просто не оставила мне выбора. Это она превратила меня в монстра. Я — ее отражение.

Вытаскиваю ее на лестничную площадку и дальше в столовую — длина второй цепи это позволяет, я все предусмотрела. Протискиваюсь мимо стола и буфета к окну, из которого открывается вид на сад. Хватаю Мэгги сзади за шею и заставляю повернуться в ту сторону, где за деревьями скрывается клумба, под которой похоронен мой отец.

— Из-за тебя всю свою сознательную жизнь я верила, что папа меня бросил! — кричу я. — Ты стояла рядом, когда я писала ему письма, умоляя вернуться. И молчала. Утирала мне слезы и уверяла, что он непременно ответит. Хотя знала, что это ложь, потому что сама его убила.

— У меня не было выбора, — всхлипывает Мэгги.

— Не ври! У тебя всегда был выбор, в отличие от меня! Потому что за меня все решала ты. Интересно, о чем ты думала, когда я рыдала над могилой якобы своего ребенка? Неужели не мучила совесть?

— Мучила. Не проходило и дня, чтобы я не винила себя во всем, что с тобой случилось.

Мэгги заливается слезами, но что это — реальное раскаяние или страх перед заслуженным возмездием?

— Мне очень жаль, — бормочет она. — Поверь, Нина, все гораздо сложнее, чем тебе кажется.

— Так объясни! Почему ты убила отца? Он тебе изменял? Бил? Проигрывал все деньги? Мне нужно знать правду.

— Все совсем не так, как ты думаешь, — тихо говорит Мэгги и качает головой, растоптанная и смирившаяся со своей судьбой.

Теперь мы плачем вместе.

— Я видела его, Мэгги, — всхлипываю я, пытаясь взывать к ее совести. — Держала в руках кости своего отца и отирала грязь с его черепа. Я потеряла его дважды. Потеряла всех, кого когда-либо любила. Из-за тебя.

— Я здесь, с тобой, — говорит она, словно, кроме нее, мне ничего в жизни не нужно, словно ее постоянное присутствие способно компенсировать то зло, которое она мне причинила. — Несмотря ни на что, я никогда не покидала, не бросала тебя. Всегда оставалась рядом, даже когда ты меня гнала.

— И что? Думаешь, мне этого достаточно? В течение пяти недель я пыталась осознать всю твою ложь и сжиться с ней. Ты отобрала у меня отца и сына. Больше двадцати лет я не жила, а существовала без них. Теперь я собираюсь вернуть долг. Ты проведешь в этой тюрьме столько же времени, сколько мучила меня. Не увидишь друзей, не выйдешь на улицу и не поговоришь с соседями. Будешь гнить здесь, как я все это время.

— Нет! — рыдает Мэгги. — Нина, милая, пожалуйста, не надо… Ты знаешь, что это неправильно.

Я снова беру ее за руку и волоку обратно в спальню, там перестегиваю цепь и оставляю одну. Пусть привыкает. Она кричит что-то мне вслед, но, как только я закрываю за собой звуконепроницаемую дверь, в доме снова воцаряется тишина.

Чертово уплотнение, которое Мэгги нашла у себя в груди, не дает мне покоя. Засело в мыслях и не выходит из головы.

Из-за него я все утро делала глупые ошибки, забивая новые наименования в электронный каталог библиотеки. Понятно, что в ее возрасте проблемы со здоровьем не редкость, просто я не ожидала, что они начнутся так скоро и окажутся столь серьезными. И если б только это! Меня все больше тревожит собственный изменившийся настрой. Я должна люто ненавидеть и презирать Мэгги до дня ее смерти — но почему-то беспокоюсь о ней…

Выходит, не только она зависит от меня, но и я — от нее, даже когда она полностью мне подконтрольна. Созависимость, но не как при дружбе; это скорее что-то вроде договора. Поэтому перспектива ее возможной скорой смерти гнетет меня и не дает покоя. Мэгги всегда, все тридцать восемь лет моей жизни, была рядом, и я пока не готова к тому, что она меня скоро бросит.

В обеденный перерыв я сижу одна за столом в пустом научном кабинете. Передо мной — раскрытый блокнот. Я провожу линию по центру страницы, разделяя ее на два столбца. Один озаглавливаю «Варианты», другой — «Риски».

И первым пунктом вношу самый очевидный вариант — «Записать Мэгги на прием к врачу», хотя понимаю, что реализовать его не получится: коллеги по больнице думают, что у нее слабоумие и она живет на побережье в 300 милях отсюда.

Немного подумав, пишу следующий вариант: «Отвести в медпункт» — и тоже сразу его отметаю. Там ей не сделают ни маммографию, ни биопсию. Осмотрят и направят в специализированную клинику.

Главное условие для реализации любого из вариантов — чтобы Мэгги, покинув дом, держала язык за зубами. Можно ли ей доверять? Нет, конечно. Будь я на ее месте, при первой же возможности рванула бы на свободу быстрее, чем Усэйн Болт [24] .