Саарская Мыза впечатляла: сквер с огромным золотоглавым белым собором, какие-то здания в неоклассическом стиле с колоннами, бульвар с зеленой зоной… Ну, да — голографическая реклама, люди с бесконечным количеством гаджетов, электросамокатчики и гироскутерщики, ну, и что? Главное — уютно и приятно!

И сам Творческий дом тоже внушал — эдакая серая угловатая громада с живыми картинами в окнах. Афиши планируемых мероприятий сменялись рекламой фирменных блюд здешней кухмистерской, лица музыкантов и художников, которые собирались тут проводить свои творческие вечера, меняли жизнерадостные мордашки кхазадок, предлагающих попробовать всякие кулинарные изыски. Не, ну, а что? Кхазадки — тоже очень симпатичные бывают, и никаких усов и бород у них нет… Или они освоили эпиляцию?

— О чем задумался, мин херц? — дернул меня за рукав Лейхенберг. — Пошли!

Ни за что на свете я бы не ответил ему, о чем задумался!

* * *

— Герр Гутцайт пока не может вас принять, но скоро спустится сам, — сказала та самая кхазадка с афиши.

Она стояла за стойкой. Румяная, голубоглазая, молоденькая, сбитненькая, с задорным выражением лица, девушка успевала варить варенье в мультиварке без крышки, помечать что-то в планшете и общаться с нами. Из мультиварки шел одуряющий запах абрикосов, все вокруг сверкало чистотой, глаза просто разбегались от обилия привлекательных элементов интерьера. Портреты, посуда, баранки в связке, баночки с вареньем и емкости с алкоголем на полках, бутылочки с молоком в холодильнике (каждая от конкретной коровы!), занавесочки, статуэточки, книжечки… Книжечки! Я завис у полки, пока Аронович делал заказ.

Отвлекся от «Штальхельма вместо подушки» за авторствомом Роба Лаки — отличной мемуарной книги про Вторую Великую войну — я только в тот момент, когда заботливая кхазадка уже закончила накрывать на стол и сказала:

— Ваша библейская похлебка! Обязательно выдавите лимон и капните чуть-чуть табаско.

Я удивленно воззрился на стоящую передо мной тарелку с коричнево-зеленой жижей.

— Давай-давай, — подбодрил Лейхенберг, который себе заказал долму, эдакие голубцы в виноградных листьях. — Действуй по инструкции. Тут основной ингредиент — чечевица! Тебе понравится.

И я выдавил лимон и капнул табаско, и ухватил ложку, и принялся наяривать библейскую похлебку, поминая Авраама, Исаака, Якова и Исава, который за точно такую же похлебочку, похоже, продал право первородства братцу. И, что характерно, я его теперь прекрасно понимал! Страшно было подумать — какие на вкус будут сочни, потому что я всю тарелку сожрал секунд за сорок и хлопал глазами, пытаясь осознать свои ощущения.

— Магия, что ли? — наконец спросил я. — Что вы туда добавляете? Хочунчики?

Кхазадка рассмеялась, явно довольная, и смотреть на нее было очень приятно. А потом принесли чай с сочнями, и я понял, что за них не только продал бы право первородства, но и кабальный контракт подписал бы, пожалуй.

— Аронович, — сказал я. — Если вы больше никогда меня сюда не привезете, я вас убью.

— Не надо никого убивать, — прозвучал рокочущий бас. — Особенно — одного из моих лучших реставраторов. Хуябенд, молодой человек, и ты, немолодой старый тойфель. Рад тебя видеть в добром здравии и — с готовым моим заказом! Эрика, майне кляйне либе пупхен, принеси мне кофе на песке и вот точно такой же сочень, как у молодого человека… Не знаю вашего имени…

— Михаил Федорович Титов, — вскочил я.

Почему вскочил? Потому, что этот кхазад действительно был КРУПНЫМ ДЕЯТЕЛЕМ! И в реальном мире он смотрелся впечатляюще в своем малиновом стильном костюме, широкоплечий, с ухоженной бородой, хитрым прищуром и крепкими ручищами, сплошь унизанными перстнями. И в эфире от него не фонило — сверкало! У гнома не было ауры как таковой, просто вокруг всей его фигуры летали горящие рунные символы, целыми кольцами — как у Сатурна, а еще — созвездиями, скоплениями… Как говорил Денис Розен — «Силен!»

— Садись-садись, Михаил Федорович, — рокотал кхазад в малиновом пиджаке. — Меня зовут Сигурд Эрикович Гутцайт, я предприниматель. Предпринимаю то одно, то другое для повышения материального благополучия меня, моей семьи, этого благословенного города, всего кхазадского народа и нашего богохранимого отечества в целом.

Вот такая вот заявочка! Ни больше, ни меньше. Я сел и вцепился в кружку с чаем. С нормальным, черным, раджпутским, байховым, а не со скоморошьей отравой. Самое мило дело — попивать чаек при разговоре с большими и важными дядями, можно делать вид, что занят. С Полуэктовым прокатило! Вот и теперь я помалкивал, когда Лейхенберг выложил на стол перед Гутцайтом коробку с шахматами. Сигурд Эрикович неторопливо придвинул ее к себе, отщелкнул запорчик и вынул одну из фигур — самую обычную пешку.

Я смотерл в эфирном зрении и чувствовал — статуэточка фонила. Не как та алюминиевая банка, по-другому, но — сильно.

— Зер гут, — сказал Гутцайт. — Данке шен, Людвиг Аронович. Мы в расчете, и с меня — двадцать сверху. Эрика, милая, расставь эти фигурки во-о-о-он на той полочке, у входа. А коробочку отнеси в мой кабинет, оставь на столе. Кстати, как там варенье, девочка моя?

— Подходит, зэйдэ! — что это еще за «зэйдэ» такая — я не понимал, но по всему выходило, что они то ли дед с внучкой, то ли дядя с племянницей, может — папа с дочкой, но вряд ли.