Откинувшись на спинку кресла, Абросимов прикинул, какие выгоды сулит ему это дело: консультационные, комиссионные, оформление бумаг по продаже, проценты по сделкам, неофициальные расходы. "Да, это грандиозно..."

В дверь постучали. Вошла Шурочка и сказала, что сегодня ей придется кончить урок раньше времени.

– В гости, наверное?
– любезно улыбнулся Абросимов.

Шурочка отрицательно покачала головой.

– Нет, Георгий Гаврилович... Серьезное дело.

– Не по поводу ли вашего супруга? Шурочка покраснела.

– В первую очередь надо добросовестно исполнять свои обязанности. Мы ведь условились, что урок будет продолжаться полтора часа, - сухо сказал адвокат и отпустил ее.

Шурочке хотелось крикнуть ему: "Мерзавец!" Однако она вежливо попрощалась и вышла, плотно закрыв за собой дверь.

Когда Шурочка, выйдя на улицу, пересекала площадь, мимо нее пронеслась пара лошадей, покрытых синей сеткой. В санках сидел представительный генерал. Несмотря на мороз, он был в тонкой летней шинели. За санками следовала конная охрана - четыре ингуша из отряда Берса в бурках и в мохнатых черных папахах.

Генерал Миллер, ставленник Колчака, рослый сорокачетырехлетний франтоватый немец, появился в Архангельске всего три дня назад. Почти весь 1918 год он провел в Италии на должности военного атташе старого, еще царского времени посольства.

Чаплина в Архангельске уже никто не поминал. Другой командующий, маленький генерал Марушевский, канцелярский педант с белыми штабными аксельбантами, тоже отошел на второй план. Теперь всеми белыми войсками командовал Миллер; он же был назначен и местным генерал-губернатором. Миллер назывался главнокомандующим; Марушевский - просто командующим, так как называть его начальником штаба было неудобно.

Старого Фредерика Пуля отозвали в Лондон - он не поладил с Френсисом, и вместо него в Архангельск прибыл Эдмунд Айронсайд, один из самых молодых генералов британской армии.

При первой же встрече с Айронсайдом Миллер ощутил в нем соперника, и все в Архангельске сразу ему не понравилось: люди, природа, штабные взаимоотношения, зависимость от дипломатического корпуса. Хотя Френсис уже уехал, но американская миссия осталась, союзное командование тоже осталось, и теперь подлинным главнокомандующим вообще всеми войсками был, конечно, Айронсайд. Миллер часто вспоминал теперь о своей безмятежной жизни в Риме. Он вспоминал свои светские знакомства, большие прохладные кафе, верховые поездки по Аппиевой дороге. "Какое там было солнце, боже мой!.. И зачем я приехал сюда, в эту проклятую Россию?"

Сидя в санках, Миллер с тоской и ненавистью глядел на архангельское небо, точно укутанное в дымную вату. Санки проехали площадь с бронзовым памятником

Ломоносову, чуть не раздавив какую-то молодую женщину, и подкатили к двухэтажному белому особняку. На маленьком балконе второго этажа стояли два пулемета, стволы которых были направлены в обе стороны проспекта. У ворот дежурили часовые.

Окна в спальне жены были уже освещены. Миллер рассердился: "Сколько раз надо говорить, чтобы закрывали окна портьерами! Мало ли что может быть! Еще бросят бомбу в освещенное окно!.."

– На кра-ул!
– раздалась команда.

Ворота распахнулись, и санки въехали во двор.

В приемной, сидя на диванчике, ждал Миллера полковник Брагин, низенький, толстобрюхий, с распушенными, как бакенбарды, усами и заплывшими глазками. Увидев генерала, Брагин молодцевато вскочил и даже приподнялся на носки.

Доклад был назначен в домашнем кабинете. Сегодня Миллер интересовался настроениями в армии.

– Многие наши офицеры вырвались из объятий Чека, ваше превосходительство, - докладывал Брагин, стоя навытяжку перед опустившимся в кресло генералом.
– Многие бренчали на балалайках в ресторанах Стокгольма. Их чувства ясны, ваше превосходительство! Их нужда гонит.

"Выражаешься ты черт знает как..." - подумал генерал.

– Ну, а рядовые?

Брагин провел пальцами по лбу.

– Не очень надежны, ваше превосходительство. Недавно мобилизованные шли в армию чуть ли не под огнем пулеметов.

– Почему?

– Агитаторы! Кричат, что возвращается власть помещиков и кулаков.

– Ловить, сажать, расстреливать!

– Делаем, ваше превосходительство.

"Ну, это я устраню, - подумал генерал.
– Я буду действовать без пощады".

Он встал с кресла, прошелся по кабинету и спросил:

– А что произошло тут в декабре? Что за бунт? Что за безобразие? Генерал Марушевский мне докладывал, но хотелось бы знать поподробнее.

– Владимиру Владимировичу неприятно об этом говорить. Не предусмотрел!

– Вы присядьте, полковник, - предложил Миллер.

Он протянул Брагину серебряный портсигар. Полковник закурил и стал рассказывать о том, как 11 декабря несколько рот Архангельского полка должны были уйти на фронт и как утром вместо молебна возник солдатский митинг, и люди, расхватав оружие, заявили офицерам, что не желают воевать.