И правда, возмутительно просто.

Смотреть ему в лицо было невыносимо, под веками пекло, но я почувствовала, как мои губы дрогнули от нетерпения.

Едва ли ему потребовалось бы много, чтобы заставить меня просить, а с учетом того, как часто мы думали в последнее время об одном и том же…

Кайл молчал.

Только придвинулся ближе, чтобы видеть как следует и ничего не упустить – слипшиеся ресницы и сорванное дыхание, так выразительно отвердевшие соски.

Этот взгляд ласкал не хуже прямых прикосновений. Под него хотелось подставляться и вместе с тем – закрыться от него, потому что происходящее становилось чересчур откровенным. Почти болезненно личным.

Он продолжал брать меня пальцами, не касаясь свободной рукой и больше не целуя, даже не сминая как следует подол рубашки, и наравне с физическим удовольствием нарастало изумительно ощущение почти что загнанности.

Возможности просто довериться и не ограничивать себя, подчиниться полностью, заведомо зная, что ему никогда не придет в голову по-настоящему меня подавлять.

“Тебе ничего не стоило её сломать”, – собственный, но в то же время чужой голос, голос Эмери, прозвучал в мозгу отдаленным эхом.

Ему ведь и правда ничего не стоило.

Понемногу, постепенно…

Однако вместо этого он, стараясь быть готовым к любым неожиданностям, сделал все, чтобы я смогла благополучно жить без него.

В то время, когда я не думала об этом вовсе.

Еще не теряя терпение, но постепенно приближаясь к этому, Кайл толкнулся глубже, прижал основание ладони к самому чувствительному месту, и, воспользовавшись тем, что для этого ему пришлось прижаться ко мне теснее, я повернула голову, мазнула по его подбородку губами.

– Еще.

Мне хотелось потянуть время, помучить еще немного его и себя, но не прерывать этот момент.

Из-под ресниц я видела, что взгляд у него сделался почти таким же потусторонним, как был в кабинете.

Так и не ответив, он лишь немного сбавил темп, но стоило мне прикусить губу, чтобы очередной стон не вышел слишком громким, двинул пальцами резче.

– Кай!.. – вместо справедливого возмущения вышел приглушенный всхлип.

Сделав вид, что не расслышал, он повторил еще раз, и еще, и еще.

– Нечистый бы тебя побрал, Кайл!..

Я сжала его волосы на затылке, и в ответ он прикусил мне губу сам.

Солоно, до крови.

Так, что на этот раз мы целовались почти до изнеможения – до того момента, когда он, тяжело дыша, упал на спину рядом.

Комната вращалась, ветер за окном продолжал выть, хотя и небо сделалось уже грязно-серым, пасмурным. Рассветным.

– Мудак, – я хрипло засмеялась, потому что настроение было восхитительным, и толкнула его кулаком в бедро.

Пальцы дрожали, в голове и на душе было благословенно пусто и бесконечно хорошо.

– Абсолютный, – Кайл согласился с такой готовностью и таким самодовольством, что на этот раз мы засмеялись вместе.

Решив даже не пытаться встать, я перекатилась на него, устраиваясь поперек живота.

– Я начинаю думать, что ты просто нашел самый надежный способ заткнуть мне рот.

– Возможно. Отчасти.

Мы наконец встретились глазами.

Это было неизбежно, но я все равно замерла, не решаясь ни пошевелиться, ни вдохнуть.

Мы все еще как будто пробовали.

Как будто узнавали заново, сверяли старые карты с новыми системами координат.

Не спеша заходить безвозвратно далеко, двигались по самому краю.

Даже при всем желании я не смогла бы вспомнить, в какой именно момент поняла: что бы мы ни делали, насколько бы вопиюще непристойно и откровенно, подчас даже некрасиво или грубо это ни было, оно никогда и ни при каких обстоятельствах не станет грязью.

Самые запредельные шутки, самые порицаемые добропорядочными людьми предпочтения – при всей огромной разнице в опыте и воспитании нам удивительным образом нравилось одно и то же.

После того, как я в первый раз ласкала его губами, сгорая от стыда и азарта, он уложил меня себе на грудь и гладил долго и ласково.

Без лишних и ненужных нам обоим слов. Для деревенской девицы, да еще и никогда не бывавшей замужем и не знавшей пресекающих любую неловкость ударов от мужчины, это было запредельно.

Еще более немыслимым стало, когда резкое, пренебрежительное, употребляемое, как правило для того, чтобы оскорбить, слово «отсосать» оказалось неизменно желанной провокацией.