— Иди уж, дура старая, — беззлобно усмехнулся он. — Иди, пока я отпускаю. Ты не одна на той войне была, мы тоже много чего там увидели, а не жалеть врагов умели до того. Вот и не становись моим врагом — ты в лучшие года со мною не сравнилась бы ни в даре, ни в уме.

У женщины чуть задрожали губы — в презрительной, исполненной удушливого отвращения гримасе. Как бы самодовольно он ни говорил, все знали — это не бахвальство, это правда.

Она ни слова не сказала, развернулась только и пошла — чеканя шаг, чтобы заставить себя не спешить. Мостки на сей раз перешла без помощи.

В низине воцарилась тишина.

Братья не смели пикнуть, лишь смотрели, как теперь уж Кармунд неподвижен, точно в землю врос. Лица не разглядеть — лишь спину, но и по плечам понятно — только тронь.

Так и не двигались бы все, да девка все-таки не утерпела — снова ее вывернуло.

— Сбегайте за второй целительницей, — велел Кармунд. — Живо!

Он резко развернулся — плащ взметнулся вверх; рука меча так и не отпустила.

— В ночь отведем ее чуть в сторону, я послежу. Выживет, если будет на то воля Духов, — скупо чеканил он, рассматривая корчащуюся поверх бревна девчонку.

Братья украдкой переглядывались, пока кто-то не понесся в лагерь — исполнять приказ. Все провожали его взглядами, даже когда фигура затерялась меж шатров на дальнем берегу — лишь бы случайно не поймать взгляд Кармунда.

Только тогда Йотван шагнул вперед.

— Я сам с ней посижу.

Когда маг поднял на него глаза, он выдержал, не дрогнул, только руки потянулся тоже на мече сцепить — забыл, что до сих пор стоял в исподнем.

— Что, не доверишь мне с ребенком посидеть? Что я, по-твоему, с ней сделаю?

— Я притащил ее сюда — мне и следить, — отрезал Йотван.

— Последил уже. Сколько в носу наковырял, пока ей эту гадость скармливали?

— Она всего с ноготь кусочек получила, и то выплюнула по случайности, — угрюмо отозвался Йотван, чтобы хоть бы что ответить.

— Ну, — мрачно хмыкнул Кармунд, — Духи, значит, берегли. Молись, чтобы и дальше присмотрели.

Солнце закатывалось кровью обагренное — оно давно другим уж не бывало. Столько ее на западе пролили, что, хоть каждый день оно и тонет за морем, отмоется нескоро. Но свет его — ласкучий, нежный, мягкий; он как родной ложился поверх золота с латунью на листве и на траве; окрашивал их розовым да рыжим.

Йотван рассматривал солнце внимательно: хочешь не хочешь, а уж больно долго его видно на прогалине, гораздо дольше, чем в лесу. Он вспоминал войну.

Там, может, было и не до того, а ведь поди ж ты, много вот таких закатов в памяти осталось. Помнил бои, осады, вечера в госпиталях и долгожданные стоянки после нудных тягомотным маршей — все в красном свете, что с одежек и доспехов лился на изъеденную войной землю.

Малявка жалась по другую сторону костра, почти как на любом привале прежде. Спать не спала — таращилась в огонь. Лучшей ей может было, но совсем чуть-чуть — рыжие отблески огня добавили немного жизни белому лицу. Рвать ее перестало — надо думать, совсем нечем стало.

Она с трудом пошевелилась, чуть приподнялась, слабой рукой взяла бурдюк, тряхнула, обессиленно смежила веки.

— Можно еще воды? — голос ее стал еще тише и слабее, полнился надсадным хрипом.

Йотван без слов набрал бурдюк в глубоком котелке — братья отдали и наполнили водой, но возле девки Йотван его оставлять не стал — закашляется и перевернет еще.

Она пила шумно и жадно.

— А почему вы злились на другого рыцаря?

Она с бездумным безучастным видом изучала пламя, глаз не поднимала — Йотван на миг задумался, не примерещился ли ему слабый голос.

— На Кармунда? — Она кивнула. — Я не злился. Просто сказал к тебе не лезть — и ты держись подальше. В приюте тоже, если до него вообще дойдешь.

— А почему? Он добрый.

— Не добрый, он, а му… маг он. Маг — ничего хорошего от них не жди. А лучше даже на глаза ему не попадайся лишний раз.

Девка с усилием кивнула.

— А что будет с той госпожой?

— С целительницей? Ничего, — Йотван пожал плечами. — Забудут все пять раз, пока хоть до кого-нибудь серьезного дойдут.

Девчонка не ответила.

Закат горел — и догорал. Солнце укатывалось за лесок на горизонте, и только тонкая красная лента на массиве облаков на память оставалась — словно славила Духов Востока. Небо темнело, поднимающийся месяц умирал. Недавно его пламя отгорело на лиесских крышах — и вновь зажжется только через три декады, когда месяц сперва окончательно умрет, а после народится заново.

Ветер свистел в верхушках рощицы и елок и шуршал шатрами за рекой. В его порывах в темноту срывались редкие листки — этим ждать еще дольше, до весны, чтобы родиться вновь.