Орьяна топнула ногой с досады — ее это раздражало каждый раз.

— И кстати, — Содрехт вспомнил что-то и остановился. — Йер просили к настоятельнице, так что поспеши!

— Меня?

Она не ожидала, и после молчания дурацкий голос снова не хотел звучать.

— Ага! Иди прямо сейчас.

Йерсена напряглась: зачем она понадобилась настоятельнице? Та ни разу прежде ее не звала, а значит — не к добру.

— Ну хорошо… — она взглянула на Орьяну и рассеянно наметила прощание рукой.

— Ну замечательно… И кто мне будет теперь диктовать, что там мне надо записать до вечера?

— Любую попроси…

— Пошли быстрее! — требовательно окликнул Содерхт.

Йер кивнула и поспешно его догнала.

Он мог бы и не ждать. Она вообще не знала, что ей делать с ним: так много лет они, хоть жили в одном дормитере, даже не смотрели в сторону друг друга, а теперь вот, стоило ей подружиться с Орьей, он стал вдруг замечать ее. Здоровался и разговаривал, и Йер скорее нервничала из-за этого, чем радовалась. Все они прекрасно знали, что она ему не ровня, и их ничего не связывает. Ко всему еще и Йергерт — если б можно было выбирать, Йерсена бы держалась от его друзей так далеко, как можно. Но она не знала, позволительно ли ей сказать облату, что не хочет с ним общаться, и не перестанет ли после того дружить с ней Орья. Потому молчала.

— Наконец-то отошли подальше, — беззаботно и невозмутимо радовался Содрехт. — Ну и какофония у вас там.

— Мы ее не слышим.

— Знаю. И вообще-то это так нечестно! Вы колдуете — так сами бы и мучались, — бухтел он.

— Это так мучительно?

Мальчишка призадумался.

— Скорее неудобно. Раздражает, отвлекает… Я не помню даже, как это — чтоб было тихо. Вот бы отец купил тот амулет из малахита — я хоть вспомню! И вообще дурацкий дар. К целительницам, вот, нормально не сходить, к тому же… — он замолк и договаривал гораздо тише и серьезнее: — к тому же он меня убьет. Как и нас всех.

Йер не могла придумать что на это отвечать и мяла юбку. Да, никто из шепчущих не жил дольше пятидесяти лет — дар всех сводил с ума, и все об этом знали. Но как будто слишком глупо было из-за этого переживать сейчас, в тринадцать.

— Почему так? Я имею в виду, почему целительницы вам не могут помогать? — спросила она, чтобы сменить тему разговора. — Ведь они энергии используют не так уж много, ты такое постоянно должен слышать.

— Потому что то — вокруг. А когда лечат, магия оказывается внутри, и она шепчет… Прямо изнутри. И это жутко. Правда.

Йер кивнула, потому что снова не могла представить, что на это говорить. Целительницы убивали шепчущих быстрее, чем любые раны — это тоже знали все, но даже если бы она и посочувствовала, изменить хоть что-то не могла.

— Ну, мне сюда, — рассеянно заметила она, сворачивая в дом конвента.

— Расскажи потом, чего хотели! — крикнул он, нисколько не притормозив.

Йерсена лишь кивнула, но и то самой себе. Она сама хотела знать.

Йерсена осознала вдруг, что не бывала в кабинете настоятельницы никогда, хоть видела его распахнутым не раз. Заглядывала — как тут не заглядывать? — но внутрь не заходила — кто бы звал?

Теперь она стояла на пороге и неловко мяла руки за спиной.

— Закрой-ка дверь, — велела настоятельница, и Йерсена подчинилась, но занервничала.

Йегана была женщиной, каких года не крючат, а обтачивают, и она стояла жесткая, прямая, точно палка, что сломается скорее, чем согнется. И, как палка эта, деревянная. Взгляд пристальный и цепкий — словно через кожу внутрь хотела заглянуть, в самую душу.

— Мне сказали, что вы звали, — глухо пискнула Йерсена, не способная и дальше терпеть тишину и взгляд.

— Звала. Ты покидаешь приют скоро, верно? В следующем месяце тебе четырнадцать.

— Да, верно.

— Очень хорошо.

Тон явственно давал понять, что ничего хорошего.

Йегана сделала шаг в сторону, обратно, подошла к окну, вполоборота встала: то на улицу посмотрит, то на Йер. И девочка невольно вытянула шею и на цыпочки приподнялась, чтоб тоже глянуть: по дорогам через все предместья стягивались люди — шли в столицу ко Дню почитания, чтобы, когда жрецы зажгут костры, коснуться благодати пламени, какое возжигают слуги главного святилища страны. И после еще полторы декады люд не разойдется, будет продолжать гулять, чтобы увидеть, как оранжевый огонь сменяется зеленым, Лунным. Тогда жрецы будут три ночи вести церемонии, а люди — каяться, молить и почитать, пока над городом эхом встают тягучие напевы, что вибрируют в такт с пламенем.

На среднем дворе выметут до блеска малахитовую площадь, именуемую Полнолунной — ровный каменный круг с бортиком. Как говорят, в Лиессе есть ее сестра-близнец — такая же, но больше. Они горят огнем три ночи полнолуния, и истовые верующие проходят через это пламя — это очищение, причастие и обещание.

Йерсене, как и всем приютским, это было не позволено, но ей хотелось, и она ждала, когда ей разрешат.

Опомнившись вдруг, Йер взглянула на молчащую мрачную женщину.

— После приюта тебя ожидает дом учения, — сказала та.