— Я знаю.

— Очень хорошо, — еще раз повторила настоятельница и забарабанила ногтями по столу.

Йерсена лишь отчетливее осознала: ничего хорошего.

— Я слышала, что ты хотела бы быть Орденской сестрой, — Йегана наконец-то отвернулась от окна, уставилась точно в глаза. — Для этого надо родиться знатной, ты же знаешь?

— Я ведь Мойт Вербойн? — с опаской уточнила Йер.

Она как никогда почувствовала вес кольца на шее и прикосновение металла к коже.

— Я не верю в это, — резко возразила настоятельница. — Большее, кем ты могла бы быть — бастард, и если только я не захочу тебя признать, то ты — никто. И в Орден ты вступить не сможешь никогда.

Йерсена замерла на вдохе. На ладонях выступила влага, а слюна во рту стала тягучей, вязкой и густой настолько, что сглотнуть не выходило.

Она неловко облизнула губы — высохшие корочки царапнули язык. Зубы зашарили по ним, искали хоть одну, какую можно подцепить.

— А кроме этого, — продолжила Йегана, — обучение дальнейшее — такое же, как и в приюте. Либо за него семья внесет пожертвование в казну, либо же ученица отработает. Но если ты будешь работать, то не будешь равной другим сестрам никогда, пусть бы тебя и приняли каким-то чудом. Понимаешь?

Йер кивнула и с усилием сглотнула.

— Почему вы вдруг решили это мне сказать?

Женщина резко подалась вперед, и в плечи Йер впились цепкие пальцы — острые, точно крючки, костлявые. Йерсена не решилась дернуться, хоть было больно.

— Слушай, — жарко зашептала та ей в самое лицо. — Внимательно. Я ведь могу тебя признать. Могу устроить тебя обучаться, чтоб ты стала орденской сестрой. Я все это могла бы сделать. Понимаешь?

Йерсена несколько мгновений пялилась в ее глаза, не в силах ни моргнуть, ни оторваться.

— Почему? — сумела выдохнуть она. — Если не верите?..

Лицо Йеганы искривилось, и от этого как будто постарело — в нем прорезалась тоска, усталость, безысходность даже.

— Потому что я — последняя из Линденавских. Не осталось больше нас.

Йер раскрыла от недоумения глаза и брови подняла.

— Ты вообще видела его хоть раз? Видела замок Линденау? Липовые рощи, холм, красный кирпич? И реку, что течет под ним? Озера? Видела, как небо отражается в их глади и как солнце золотит верхушки желтых крон? Мой Род там жил веками. Поколениями мы рождались в Линденау и женились в меловой пещере у подножия холма, и также поколениями хоронили нас в корнях могильных лип. И что от этого осталось? Жалкие руины, ненавидимые всеми? Да и их у нас отнимут, потому что нет прямых наследников. Мертв мой отец, мертва сестра и ее дети. Умерли и мои мальчики — все забрала война. А Линденау теперь — символ ереси и бойни, и он переходит из рук в руки только потому, что расположен хорошо, а если бы не это — он бы был давно разрушен. Даже если мне случится встретить окончание войны, и замок будет мой, я не сумею позаботиться о нем отсюда, и он будет сыпаться вдали, пока однажды кто-нибудь не вздумает пожечь все, что останется, чтобы дотла сгорело зло, каким его все видят.

Йер смотрела женщине в глаза и будто задыхалась от ее эмоций, слишком ярких и тяжелых, слишком неожиданных и непривычных. Словно бы это она взахлеб произносила быстрые и острые слова; она — не настоятельница.

— Вы хотите, чтобы я о нем заботилась?

Женщина сникла. Плечи ее опустились, взгляд потухи — ослабли руки на плечах, пальцы разжались.

— Я хочу, чтоб он достался Линденавским. Чтобы Род продолжился. Чтоб жили в замке те, кто понимает его ценность, кто знаком с его наследием… Кто позаботится о нем, как о родном.

— Но вы не верите, что это я? — несмело уточнила Йер. Она запуталась.

— Не верю. Я не вижу ничего от нас в тебе, ни черт, ни жестов. Волосы не те, не наши — настоятельница грубо пропустила ее пряди через пальцы, дернув, — не пушистые, не цвета липовых ветвей, какими славились мы все. Фигура у тебя не наша — ни широкой крепкой кости, ни хороших бедер. И глаза не наши — не было у нас таких вот рыжих никогда.

Она чуть помолчала, а Йерсена силилась избавиться от ощущения, что ее изучали, будто лошадь.

— Даже пусть бы ты вся в мать, но я представить не могу, чтоб сестрины сынишки соблазнились бы селянской девкой. Чтоб оставили фамильное кольцо… не может быть!

Йер мялась. Ей хотелось бы переступить ногами, но она стеснялась. Вес чужих рук прибивал к земле.

— Но что тогда вы от меня хотите?

— Докажи мне! Докажи, что наша. Дай мне что-нибудь, хоть что-то! Хоть какой-то знак!

— Как доказать?

Женщина снова сморщилась. Глаза ее горели опаляющей надеждой, но жгли грустью, что за той скрывалась. Ее было жаль, но жалость пряталась за страхом.

— Расскажи мне про отца. Должна же ты хоть что-то помнить про него? Хоть что-нибудь.

Йерсена не успела ничего — даже подумать, как могла соврать. Хватило лишь мгновения, единственного взгляда, чтобы настоятельница поняла.

— Не можешь? Ничего? Совсем?

Йер слабо, едва видно покачала головой. Йегана сникла, отстранилась, отошла. Взгляд изменился — стал пустой и хлесткий. Сверху вниз опять смотрела женщина суровая и жесткая.

— Я так и думала. — И она снова отошла к окну.