Орья недовольно пнула стол.

— И не напоминай. Как будто Содрехт это мне назло: чуть что скажу, он сразу: а вот мои шлюхи!.. — и туда. Сил нет.

Йер ненавидела это нытье. И после стольких лет давно уже отчаялась просить и предлагать от Содрехта отстать. Орьяна думала, что знает лучше. Йер — что дурью она мается.

Потому она решила тему увести:

— Йергерт вон и без тебя ползамка юбок перезадирал, а может быть и города. Пусть лучше шлюхи. Сил нет слушать, как все разговоры по углам о том, скольких он за ночь.

— Да ну, Йергерт — это ведь другое дело… Сколько хочешь можешь на него ворчать, но он хороший. Если б Содрехт вполовину таким был… Но он холодный, точно рыба снулая — я пробовала все! Хотя о рыбе…

— Что?

— Мне способ рассказали тут… — она склонилась ниже, зашептала: — Надо взять живую рыбу и засунуть, ну… туда… Дождаться, пока сдохнет, приготовить, жениху подать. И он тогда будет тебя любить. Я думала вот: рыбу с кухни мне притащат, я приютских упрошу, но как потом готовить и кормить?..

— О Духи… — простонала Йер.

Порою одержимость Орьи тем, чтоб Содрехт ее полюбил, пугала. Иногда — смешила. А в другие дни не вызывала ничего, кроме глухого раздражения. Йер не могла понять, из-за чего Орья не сдастся все никак, не примирится и не удовольствуется тем, чтоб просто уважать друг друга.

— Мне и другое говорили. И про женскую кровь, и про хлеб замешанный на… кхм… Ну в общем в замке этого всего не сделать, к с…

— К счастью, Орья, к счастью. Слышишь хоть себя? Взрослая девка, образованная, а такую чушь по деревенским бабам собираешь.

— Ну а что мне делать? Я попробовала все.

— Остать.

— Он мой жених!

— Вот именно. Поженитесь — и никуда он от тебя не денется. Ты главное не доведи его до тех пор до того, чтоб он от вида твоего шарахался.

— Но он меня не любит!

— И не должен.

— Ты не понимаешь! — Орья подскочила и зло припечатала руками стол. — Ты хоть представить себе можешь, что это такое: столько лет пытаться получить хоть капельку внимания, расположения, желать хотя бы одного доброго слова? А в ответ — лишь безразличие, дурные шутки и все разговоры — только лишь про шлюх! Мне в пику — чтобы знала, что ему общественные девки больше нравятся, чем я. Тебе такого не понять.

Йер только дернула губой в удержанной усмешке: где уж ей.

— Ну что же, шлюхами они, должно быть, с Йергертом сейчас и заняты, раз не явились до сих пор. — Она неспешно поднялась. — Пойду я, надоело ждать. Коня начищу лучше, чем зад протирать.

Орьяна тут же села.

— Брось. Ты Мойт Вербойн, еще ты лошадей не чистила. Ты в орденские чародейки метишь или в конюхи?

Йер хмыкнула. Наставник этого не слышал, к счастью, — он бы рассказал. Про то, что дело бабы — хер держать — не меч, не конский повод. И что либо ты научишься всему как надо, либо к мужниному херу и пойдешь — туда, где с самого начала было твое место.

Пожилой, уже не годный к бою брат не церемонился в словах. Но это — только для послушниц. Светским девицам навроде Орьи не положено такое слушать, и Йер, разумеется, не повторяла.

— Хорошо, я посмотрю на георгины. Видела, какие расцвели? Я срезала бы к нам, но жалко ведь — повянут.

Орья тяжело вздохнула.

— Ладно, хорошо. Пошли.

Но, как всегда назло, едва Йер развернулась, тут же обнаружила, что в ремтере стоит проклятый Йергерт с братом Бурхардом.

Охота удалась на славу, и полусестер на кухне ждало много дичи. Все ближайшие дни мяса на столах будет немало — даже слишком для той жалкой кучки братьев, что осталась в замке.

Йергерт с удовлетворением смотрел на то, как полубратья наскоро ощипывают птиц. Он знал, что его сокол смог поймать гораздо больше всех других — как и почти всегда.

Неподалеку вздохнул Содрехт, отдавая своего сокольничему.

— Как же было хорошо, пока ты был в отъезде, — со смешком заметил он. — Теперь на свой улов опять стыдно смотреть.

— Вам жрать хоть было что? — расхохотался Йергерт. — Или вы так и сидели на порожней каше и капусте?

— Нам сидеть-то было некогда. Я сам на днях только вернулся с приисков — опять там малахитницы народ таскали. Да и в остальном округа вся будто взбесилась, не хватает рук.

Йергерт пожал плечами: уезжал он под конец весны — все было то же самое. Тогда болтали, будто просто твари из-под снега вылезли голодные, сейчас подотожрутся, успокоятся… Не успокаивались, разумеется, да и из каждой тройки деревенских “страховидл” двое оказывались зверем, порожденным человеком в самом прямом смысле — тоже человеком.