Офицер — капитан с выжженным лицом, бывший кибероператор — уверяет меня клятвой, что если я подпишу бессрочную службу в «Термитах», моя семья будет включена в список приоритетной эвакуации в случае чрезвычайной ситуации. К тому моменту я отслужил три из четырёх лет мобилизации. Я дал согласие. Не ради славы. Ради них. Война накалялась, и если всё пойдёт не по плану — это был их шанс.

Мне двадцать два. Всплывают моменты, от которых выворачивает нутро. Одна из вылазок в поселение возле стратегического склада. Нас застали. Мужчина, прикрыв жену, вымаливает пощаду. Он стоит между мной и приказом. Я не слушаю. Руки работают автоматически — штык-нож, быстрый разворот. Два тела. Кровь. Молча. Тяжесть в голове не уходит.

После — основная цель: подрыв вражеского склада боекомплекта. Мы закладываем термобарические заряды. После сигнала — ад. Поселение, что было рядом, засыпает взрывами. Всё живое выдёргивается из земли, стены разлетаются, тела сгорают. Мы лежим, вдавленные в выжженный грунт, ожидаем подтверждения от командования, слушая глухие грохоты, будто кто-то крушит небо. Взрыв за взрывом. Секунды тянутся вечность.

Мелькают и другие эпизоды — размытые, но острые: вынос тела командира, обезглавливание часового, резня в тоннелях под штабом. Всё, что раньше казалось службой, стало тенью.

Мне двадцать пять. Последняя миссия в «Термитах». Нас забросили через технический тоннель — прорезали купол, проникли на территорию склада АБСХ. По разведданным, гарнизон должен был быть минимальный. Это была ложь.

Мы едва вылезли — и в нас ударила стена огня. Боевые экзомехи, автоматные очереди, гранаты. Варес и Лесли — оба превращаются в месиво за секунды. Мы пытаемся прорваться наверх. Один коридор за другим. Потери. Шаг — и снова смерть. Хэйрон рвёт на себе броню, ловя разрывную очередь. Мы с Элройем врываемся в главный зал, запертый, как гроб.

И тут — звук. Прожигающий не уши, а мозг. Гул. Низкий, древний, как будто сама планета зарыдала.

Я оборачиваюсь. Через смотровую в куполе вижу, как он... трескается. Расползается по швам. И в эти раны летят лучи — орбитальные удары с боевых спутников Хайденвальда. Секунды — и следом заходят ракеты с антиматерией.

Стрельба замирает. Все слышат. Все видят. И замолкают. Даже машины. Даже разум.

Время словно сжимается в точку.

Взрыв.

Я вижу, как формируется ядро. Свет, плотный как металл, давящий взглядом. Оно раздувается — не спеша, с величием неумолимого. Его края пульсируют, излучая силу, способную искривлять воздух. Оно становится почти красивым. Почти божественным. И тут — схлопывается.

Не с треском, а с тишиной. Абсолютной. Без права на звук. Ад в чистом виде, вывернутый наружу. Волна, как невидимый молот, уходит во все стороны, разрывая ткань реальности.

База исчезает. Не рушится — испаряется. Здания, техника, люди — стираются с лица земли за миг.

Всё, что ближе километров ста, исчезает. Как будто их никогда не было. Мы лежим. Грудью к земле. Лицом в пепел. А затем волна доходит до нас.

— Ложись! — кричу я, но уже поздно. Уже слишком поздно.

Железобетонный купол над нами — толщина в метр, усиленный слой за слоем — начинает сыпаться, как мокрый песок. Арматура гнётся, стены ревут, всё здание содрогается в одном последнем вздохе.

В ушах звон, во рту — вкус крови и пыли. Мы не солдаты. Мы не свидетели. Мы — пепел под ногами катастрофы. Мы — выжившие, которых не должно было остаться.

Дальше — тьма. Густая, вязкая, пропитанная гарью и болью. Я лежал под завалами склада, не зная ни времени, ни пространства. Мир вокруг сжался до нескольких бетонных обломков, запаха крови и ослепляющей боли в ноге. Бетонная плита придавила бедро, раздробив кость. Кожа разорвана, мышцы расползлись, и каждый вдох отдавался в позвоночник огненным болтом. Жажда выжигала горло. Я пытался лизнуть ржавую влагу, сочившуюся по арматуре, пил пыль, глотал воздух. Он был тяжёлым, как расплавленный металл. В голове гудело, как в кузне — каждый звук отдавался гулом в черепе. Я не звал. Внутри уже не было веры, что кто-то остался.

На пятые — может, шестые — сутки меня нашли. Но не те, кого я ждал. Не свои. Не спасение.

Это были выжившие солдаты АБСХ. Обугленные, вымотанные, такие же тени войны, как и я. Нас разделяла форма, прошлое, кровь. Но в этот момент мы были просто живыми телами среди мёртвых руин. Меня вытащили из-под плит, не сказав ни слова. Связали, волоком потащили к их полевому штабу — разорванные палатки, обломки техники, грязные цепи на вбитых в землю столбах. Там я стал "объектом". Ценностью. Носителем.

Меня приковали к железному столбу. Не для охраны — для допроса. Металл был ледяным, и кровь сразу пристыла к кольцам. Я был не пленником — я был картой. Живым архивом. Им нужно было всё: маршруты снабжения, протоколы туннелей, частоты связи, расположение штабов. Хайденвальд пал, но память о нём ещё могла быть полезной. И если она была где-то — то во мне.

Первые дни — удары током. Не в бешенстве — методично, с калибровкой. Сначала по икрам. Затем по позвоночнику. Чтобы сбить концентрацию. Чтобы стереть внутренний ритм. Потом — голод. Потом — вода, но не для питья: просто чтобы видеть, как она капает мимо. Я сходил с ума от звука.