Спустя несколько часов. В коридорах Муромской Центральной Больницы.

Шаповалов шел по гулким коридорам административного крыла больницы, и настроение у него было, прямо скажем, паршивое.

Он вообще не любил вызовы к начальству. А тут еще и разговор явно будет не из приятных.

Интуиция просто вопила о том, что его ждет знатная головомойка. И все из-за этого… Талантливый, зараза, но такой же неуправляемый и проблемный, как дикий мустанг. Прямо как он сам в молодости.

Шаповалов нервничал. А нервничать он не любил еще больше, чем ходить к начальству. И от этого злился сам на себя, на медсестер, на хомяков, на весь этот дурацкий мир с его идиотскими правилами…

В коридоре, у самого поворота к кабинету главврача, он столкнулся с Игнатом Семеновичем Киселевым, заведующим всей хирургической службой. Тот тоже выглядел не слишком радостным.

— Ну что, как ты? — Киселев кивнул ему, когда они поравнялись. — Еще не наложил в штаны?

— А сам-то? — Шаповалов криво усмехнулся. — После твоего звонка и описания «благодушного» настроения нашей драгоценной Анны Витальевны, я уже почти готов писать покаянное письмо Императору.

— Разумовского не убил? — усмехнулся Игнат Семенович.

— Нет пока, Игнат, не убил, — Шаповалов вздохнул. — Хотя, признаться, желание было. Но ты же знаешь, кадры решают все.

— Твой подопечный хоть и с прибабахом, но голова у него варит что надо. Жалко такого терять.

— Жалко! — фыркнул Шаповалов. — Этого подопечного ты же мне и подсуропил! Мне вот сейчас больше себя жалко. Чувствую, отымеют нас сегодня по полной программе. Без вазелина!

— А я, по-твоему, в восторге от этой перспективы, да? — Киселев хмыкнул.

— Да кто ж его знает, — хмуро заметил Шаповалов. — Ты тут чаще бываешь!

— Должность такая, — отрезал Кисилев. — Вечные совещания, отчеты, взбучки от начальства… Привык уже.

— Ну так, может, ты и сейчас привычно отдуешься за двоих? — снова усмехнулся Шаповалов. — Ты же у нас главный, тебе и ответ держать. А я так, скромно в сторонке постою, головой покиваю для приличия.

— Ага, размечтался! — Киселев усмехнулся. — Разумовский числится за твоим отделением, так что основная порция комплиментов от Кобрук достанется именно тебе, Игорек. А я так, для моральной поддержки. И давай-ка ты там будешь субординацию соблюдать, когда мы к ней зайдем. Без своих этих… «я умный, а вы все дураки». А то я тебя не знаю.

Шаповалов только нервно фыркнул в ответ. Да уж, характер у него был не сахар, и сдерживаться, когда его начинали «учить жизни», он не умел.

Они подошли к массивной дубовой двери кабинета главврача. За столом у двери, как всегда невозмутимая, сидела Ниночка–секретарша. Киселев, прежде чем постучать, немного затормозил Шаповалова.

— Так, Игорь, давай еще раз, на берегу. Что делаем-то? Какая у нас общая позиция? Увольняем? Или будем до последнего отмазывать? Косяк-то ведь действительно серьезный. Операция без страховки пациента, без разрешения, адепт в главной роли…

Шаповалов нахмурился.

Увольнять Разумовского ему совсем не хотелось. Несмотря на все его выходки и проблемы, которые он создавал, парень был действительно чертовски талантлив. Такими кадрами не разбрасываются.

— Не знаю, Игнат, не знаю, — он потер лоб. — Талант у него, конечно, от бога. Но и геморроя от него — выше крыши. Но увольнять… это как-то… слишком. Может, обойдется строгим выговором? С занесением в личное дело и лишением квартальной премии?

— Строгим выговором? — Киселев скептически хмыкнул. — Игорь, ты Анну Витальевну как будто совсем не знаешь! После такого она его не то что выговором, она его живьем съест и косточек не оставит. И нас заодно, за то что проморгали. Это будет очень сложно, Игорь. Очень.

— А что делать-то тогда? — в голосе Шаповалова прозвучало отчаяние.

Тут в их разговор неожиданно встряла Ниночка. Она была в этой больнице для всех была «своим человеком», хоть и была секретарем главврача.

— Можете сколько угодно тут «общую позицию» занимать и друг на друга ответственность перекладывать, господа целители, — она смерила их проницательным взглядом. — Но, боюсь, целыми и невредимыми вы из кабинета Анны Витальевны сегодня точно не выйдете. Она с самого утра сама не своя. А когда ей еще и про Разумовского доложили… В общем, готовьтесь к худшему. И валерьяночки прихватите. Побольше.

Шаповалов и Киселев только тяжело выдохнули, мрачно переглянулись, как два обреченных гладиатора перед выходом на арену, и, набрав побольше воздуха в легкие, решительно толкнули дверь.

Кабинет Главного Целителя Центральной Муромской больницы — Анны Витальевны Кобрук — был просторным и светлым, обставленным с безупречным, холодноватым вкусом. За большим письменным столом с аккуратными стопками бумаг, сидела сама хозяйка кабинета.

Эффектная брюнетка с короткой, идеально уложенной стрижкой, в строгом, но элегантном брючном костюме цвета мокрого асфальта. Ей было уже хорошо за сорок, ближе к пятидесяти, но выглядела она гораздо моложе своих лет — подтянутая, энергичная, с острым, пронзительным взглядом темно-карих глаз.