— Хрен ли заснул на посту? — рявкнул орк, — Пускать-то будешь?

Вообще, проход на ту сторону был свободным, всё же лес ничейный. Вот только Омут был источником не только опасности, но и ценных ресурсов, на которых было много охотников.

А ещё попробуй скажи гномам, что их гора и лес — это вотчина барона Демиденко, так они пол-Качканара разнесут.

— Да-да, — Лев Геннадьевич проморгался, до того он перенапряг глаза, — Вас как отметить-то?

Орк-то явно яродей, потому что «видящий» различал слабое и смутное красное свечение на его коже. Если вблизи, то Лев Геннадьевич мог видеть не только гномью волшбу.

А вот эльф, кажется, был из малёванных, которые разрисовывали себя дешёвой городской «варью» для устрашения, чтобы попытаться произвести эффект на простой народ, лишённый силы.

— Погоди, служивый. Этот, как его… эээ… сраный Грецкий проезжал туда?

Тут смотритель задумался, поглядывая на журнальчик под рукой, где у него было всё-о-о отмечено. Как говорится, лес-то ничейный, но барон требует записывать всех, кто проезжает на ту сторону. И желательно ещё указывать, зачем… А то как за ресурсами, так целая очередь желающих! А как от Всплеска в Омуте защищать, так только баронова дружина.

В журнале напротив фамилии Грецкого, одного очень заносчивого грубияна, как ни странно, стояли слова «за надом». Его слуга, помнится, пытался сгладить сказанное, что-то там мямлил про гномов, но получил за это от хозяина: «Ты ещё этому безродному докладываться будешь?!»

Поэтому старый эльф торжественно улыбнулся и кивнул, с удовольствием сказав:

— Грецкий был. Говорил что-то про гномов.

— Гномы?! — орк и эльф переглянулись, — А на хрена они ему?

На это смотритель пожал плечами и спросил:

— Ну так что, отмечаю вас?

В щёлку под окошком закатился железный рубль.

— Ты нас не видел.

— А зачем хоть идёте?

— Цветочки собирать! Ха-ха!

Смотритель вздохнул, потому как рубль — это неприлично мало за то, чтоб Видящий «не видел». Хотя бы серебряный… Но смотритель спустил верёвочку, продетую в будку, и орк с эльфом, посмеиваясь, двинулись через мост.

Лев Геннадьевич спрятал монетку, потом вытаращился на удаляющихся шутников — ему вдруг показалось, что сапоги орка отливали гномьей желтизной. Смотритель протёр глаза, но двоица была уже далеко. Вдруг вспомнив о видении, он ещё раз вскинул взгляд на силуэт Полуденного Рога. Поломал уставшие глаза несколько секунд, но больше никакого зарева не наблюдал.

Ничего. Значит, показалось…

А ещё он подумал, снова покосившись на чашу ярозвона: «Ну какого лешего я пропустил сегодня заносчивого полудурка Грецкого?! Тем более, барон запретил соваться к гномам…» Этот полукровка не просто мог найти проблему на пустом месте, но и сам был ещё той проблемой.

— Господин! Господин!

Совсем другой голос… Там что, в гномьем полку прибыло?

— Борис Павлович, барин, прошу вас, — голос захныкал, — Ваше сиятельство, очнитесь!

А я, значит, уже господин? И даже барин? И даже сиятельство? Как интересно…

Ну что, дубль три?

Я снова чувствую, что лежу с закрытыми глазами где-то под пронизывающим ветром, и что скоро так себе воспаление лёгких заработаю. До чего же холодно…

Тут же приходит и боль в помятых рёбрах, в отбитой руке, в отшибленной ноге. Эта боль как-то сразу резанула по мозгам, что всё вокруг — настоящее. И то, что произошло со мной — произошло на самом деле.

Меня отделали гномы… Кого меня-то?

— Господин, извольте же подняться!

Я всё же позволил себя посадить, хотя любое движение отдавало в каждой клеточке организма. Наконец, когда моё туловище приняло более-менее вертикальное положение, я открыл глаза.

За плечи меня держал бородатый, щуплый, одетый в поношенные старомодные штаны и сюртук… эээ… У человекоподобного существа, из-под нижней губы которого выглядывал один жёлтенький клык, была откровенно зелёная кожа. Кстати, намного темнее, чем моя, местами даже переходящая в бурый оттенок.

Орк.

Это слово отчётливо проявилось в моей голове, и не вызвало никакого удивления. А какое может быть удивление после того, как меня только что, как мальчонку, отделали гномы с неоновой подсветкой в штанах?

Орк-старичок с физиономией, олицетворяющей вселенскую заботу, убедился-таки, что я никуда не заваливаюсь, и теперь кудахтал вокруг, отряхивая и пытаясь хоть как-то сгладить складки на моей одежде.

— Какой костюм был, ох-ох, — его пальцы всё чиркали по моим рукавам, — Да как же допустили такое? Ох, не серчайте, Борис Павлович, уж не ведаю, смогу ли починить… Ах, как матушка ваша была бы расстроена, Древа ей Небесного! Эх, и здесь порвано… ну ничего, заплаточку поставим.