Олег бросил шест и, торопясь, пошел в сторону парней. Страх, не успевший вспыхнуть в секунды опасности, теперь разошелся и в кончиках пальцев поигрывал, покалывал их мерзко. «Надо же!» – повторял про себя Олег и сплевывал в Сейбу, никак не мог отделаться от привкуса ее грязной, пахнущей черт-те чем воды. Он догнал парней и увидел, что они волокут Тумаркина. Тумаркин кашлял и охал иногда. Парней вело его много, и все же Олег втиснулся в их ватагу, оттеснил плечом кого-то и шел, легонько дотрагиваясь до руки стонущего Тумаркина, словно без поддержки его, Олега, тот мог свалиться. «Осторожней, осторожней», – приговаривал Олег, как бы упрекая парней за их неумелое обращение с человеком.

Почувствовали под ногами почву потверже и остановились. На травяном бугре было холодно, и подлая дрожь стала бить Олега.

– Теперь я сам, – сказал Тумаркин.

Он отстранил всех недовольным движением руки, как будто его вели насильно, и стоял теперь пошатываясь, а потом закашлялся.

– Постучите по спине, – прохрипел он.

Сочувствующих нашлось много, но Олег успел первым.

– Заработаешь тут с вами чахотку, – попробовал пошутить Тумаркин.

– Тебе надо в теплушку, – сказал Терехов, – сам ты сможешь идти?

– Могу, – кивнул Тумаркин и решительно шагнул вперед, но колени у него подкосились, и он осел на траву, заохал, взявшись руками за бок.

– Ему надо помочь, – сказал Олег, хотя все понимали, что Тумаркину надо помочь.

Терехов стал подымать Тумаркина, и тот, выпрямившись, сделал испуганное и возмущенное движение рукой: «Я сам…»

Повели Тумаркина в теплушку, и Олег шел справа, поддерживая его.

– Что ж ты бревно не остановил? – сказал Олегу Севка. – Хоть бы крикнул, что ли.

– Я кричал! – соврал Олег.

Севка сказал ему без осуждения, он просто сожалел, что Олег не остановил бревно, а Олег ответил ему с возмущением, но через секунду ему стало противно, что он соврал и что он с таким искренним возмущением ответил Севке.

– Мог бы и остановить, – буркнул Севка.

– Чего ты к нему пристал, – сказал Терехов, – он-то тут при чем?

– Попробовал бы ты остановить, – обиженно сказал Олег.

– Он-то остановил, – сказал Севка.

– Ну не надо, ребята, ну кончайте, – устало проговорил Тумаркин, – никто тут ни в чем не виноват…

– Я разве говорю, что кто-то виноват? – возмутился Севка.

– Ну и помолчите…

В теплушке было темно, и Терехов, ворча, искал по карманам спички, а Олег все поддерживал Тумаркина и говорил ему: «Сейчас приляжешь, легче будет». Свечка загорелась, и слабый огонек ее высветил мученическое лицо Тумаркина. Тот понял, что все расстроены видом его, и поторопился улыбнуться, но улыбка получилась у него жалкая. Севка сдвигал лавки, старый ватник, скатав, положил в изголовье, плащ помогли снять Тумаркину и прилечь ему помогли.

– Где болит-то? – спросил Терехов.

– Вот тут и вот тут, – показал Тумаркин и добавил нерешительно, с некоторой боязнью, но и с надеждой, что его сейчас успокоят, пообещав удачный исход: – И внутри вроде что-то…

– За Илгой пошли, – сказал Терехов. – Илга придет, посмотрит. Все нормально будет, старик.

Олег почувствовал в словах Терехова теплоту и ласку.

– Только бы внутри ничего не отбило, – с отчаянием сказал Тумаркин.

– Мы тебя еще в футбол играть научим…

– Я пойду, – сказал Севка.

Севка пошел, и за ним потянулись ребята, вспомнив, что их ждет дело, оглядывались в дверях на Тумаркина, и Олегу надо было бы отправляться к Сейбе, но он стоял в растерянности, и слова Терехова его обрадовали.

– Слушай, Олег, – сказал Терехов, – кому-то надо посидеть с Тумаркиным. Посиди, а?

– Хорошо, – кивнул Олег, – только я же ничем не смогу помочь.

– Скоро Илга придет.

– Ты просто посиди, – тихо сказал Тумаркин.

– Ладно, ладно.

Терехов застегнул пуговицы плаща, мокрый капюшон нахлобучил на голову и пошел к двери.

– Это ветер, что ли, воет? – сказал Тумаркин.

Терехов остановился у двери, прислушался. Сейба выла, Сейба ревела, и где он там, подумал Олег, сумел расслышать ветер.

– Может, и ветер, – сказал Терехов.

– Надо же, какое лето, у нас зима такая бывает под Винницей…

Олег кивнул, словно бы сам прочувствовал винницкие зимы.

– А мы тут работаем, мокнем, – тихо сказал Тумаркин, – а поезд на нашей станции будет останавливаться лишь на минуту… Сколько у нас всего тут было… и любви, и боли, и слякоти… А поезд остановится на минуту…