Никогда ещё Валенти не переживал столь упоительного душевного подъёма. Несмотря на привычные болячки, которыми, как корабль ракушками, обрастает человек к пятидесяти годам, он упивался нежданной лёгкостью и свободой. Тело с его грешащей экстрасистулой сердечной мышцей и стареющей кровью ощущалось обновлённым, почти невесомым. Валенти словно парил над землёй, озарённый восходом, и все удавалось, все чудесным образом раскрывалось теперь перед ним. Это было как воздаяние за долгое безвременье, за отравленные тоской и сомнением ночи, за бесцветные дни, отягчённые большими и малыми хворями.

Подобное состояние не могло длиться сколь-нибудь долго. Всякий взлёт чреват неизбежным падением. Ведь и жизнь человека — не более чем проблеск во мраке.

Рождённый в аристократической римской семье и воспитанный в лучших католических традициях, Валенти был убеждённым материалистом. Ни в христианскую вечную жизнь после нынешней жизни, ни в буддийскую цепь перерождений он не верил. Но философское миросозерцание изначального буддизма, свободного от теологических наслоенией, безусловно, ласкало его воображение. Горькая истина об источниках страдания, лежавшая в самой основе безутешной религии, не знающей бога, стала своеобразным утешением в трудные минуты, моральной поддержкой. Одним словом, все говорило о том, что Валенти стоит на своей вершине и скоро начнётся неизбежный спуск. Даже ангельское личико молодой жены с необычным для итальянки именем Джой могло бы лишний раз напомнить о близости закономерной развязки. По опыту близких друзей Томазо Валенти прекрасно знал, чем грозит разница в четверть века. Драматическая эволюция подобных браков протекала у него на глазах.

Но человек не видит, точнее — не желает видеть себя со стороны. И знать умом — одно, а знать сердцем — совсем иное. Томазо был счастлив, упивался сегодняшним днём и не желал задумываться о будущем. Итог для всех одинаков, и глупо отравлять ядом сомнений скоротечную радость, если ты всё равно не властен ничего изменить где-то там впереди, за невидимым поворотом дороги.

Не велика, конечно, мудрость и истина отнюдь не нова, но другого-то не дано, и каждый открывает её, эту истину, как бы заново, для себя лично. С Томазо Валенти, который привык жить, сжигая сегодняшний день ради вожделенного, постоянно отодвигающегося завтра, подобная метаморфоза произошла только теперь. И это наложило неизгладимый отпечаток как на внутренний мир, так и на линию поведения. Мелочи, вернее, то, что считалось ранее мелочами, как бы обрели реальные масштабы. Это из них поминутно слагалось то «главное», истинное или воображаемое, ради чего жил человек.

К встрече с верховным ламой Валенти отнёсся поэтому как к событию первостепенной важности. Приближаясь к заключительному этапу исканий, он окончательно утратил непреложное право исследователя на неудачу. Исправить ошибку или вовсе изменить что-то теперь уже было нельзя. Поэтому Валенти проявил твёрдость, оставив жену у подножия холма, хотя Джой смертельно хотелось попасть в монастырь. На редкость терпимые буддисты конечно же сделали бы исключение для белой леди, но по уставу женщина не должна была переступать запретную черту, и это решило дело.

Высокопреподобный Нгагван назначил аудиенцию в библиотеке, выказав тем самым уважение к научным заслугам королевского гостя. Заменив патриарший убор с магическим дорже на темени простенькой скуфейкой, старый лама встретил визитёра у самых дверей. После обмена приветствиями указал ласково почётное место у северной стены, где висела роскошная танка, изображавшая повелителя демонов Данкана, скачущего на винторогом козле по волнам крови. В полном согласии с традицией Валенти на обеих руках поднёс высокопреподобному халак — синюю шёлковую ленту с иероглифическими знаками благополучия и долгой жизни, на которой с трудом удерживал заботливо подобранные дары: электронные часы, жестяную коробку с засахаренными фруктами, цветочный одеколон и янтарную брошь, купленную в московском аэропорту «Шереметьево». Янтарь, которым в Гималаях лечили от зоба, ценился много дороже золота.

Старик поблагодарил и скрылся ненадолго в примыкавшей к библиотеке каморке, откуда возвратился с белым домотканым полотнищем и бронзовой фигуркой. Валенти с замиранием сердца признал четверорукую Праджняпарамиту — покровительницу учёных монахов. Позолоченная отливка поражала изяществом линий и тщательной проработкой деталей.

— Да ведь это настоящий шедевр! — восхитился Валенти. — Ей лет двести, не меньше!

— Не знаю, — лама потёр брошь о халат и, как дитя, залюбовался притяжением наэлектризованных ворсинок. — Пусть она принесёт вам успех.

Валенти деликатно перевёл взгляд на стеллажи, заставленные печатными досками и завёрнутыми в дорогие материи книгами — стопками несброшюрованных оттисков, украшенных зачастую изысканными миниатюрами. Наверняка здесь хранились и древние, возможно, никому не известные манускрипты, начертанные на листьях пальмы и дуба, вырезанные на пластинках из слоновой кости, золота, серебра. «Удастся ли ознакомиться с этой сокровищницей древней мудрости до похода в долину? — шевельнулась мысль. — Не может быть, чтобы не нашлось хотя бы краткого описания страны, лежащей за перевалом…»

— Как вам понравился Бутан? — вежливо осведомился лама.

— Эта великолепная страна превзошла все мои ожидания, — трафаретно, но с полной искренностью ответил Валенти.

После обмена общими замечаниями и характерными для Востока вопросами о родных местах, здоровье близких и виденных в пути достопримечательностях осторожно приблизились к сути дела.

— Мне бы очень хотелось повидать долину за перевалом Лха-ла, — откровенно высказал заветное желание Валенти.

— Там нет ничего достойного внимания, — сжав тонкие губы, отрезал монах.