Шрифт:
– Взять контру, - велел Процаренус.
...Сыромятев сидел в узком купе за решеткой (купе было когда-то почтовым) и видел, как Ронека стащили под насыпь и застрелили тремя выстрелами в упор. Убили зверски, грубо и неумело. Кажется, когда поезд тронулся, Ронек был еще живым - он вдруг перевернулся и скатился по щебенке вниз под насыпь...
Сыромятев подумал и постучался в двери.
– Только до уборной...
– сказал он часовому.
Под ногами пружинил пол. Один удар головою назад, и часовой рухнул навзничь. Вырвав из рук его винтовку, Сыромятев распахнул двери на задний тамбур, где стоял дежурный "максим", и штыком сбросил пулеметчика на свистящие рельсы.
– Всех! Всех! Всех!
– остервенело ругался Сыромятев.
На выстрелы уже бежали из первых вагонов бравые "порученцы" Процаренуса - слишком горячие молодые люди. Сыромятев срезал их одной очередью вдоль вагона: всех, всех, всех!..
Струя свинца хлестала по коридору, кружились сорванные пулями шторы, летела щепа дверей, вдребезги разлетались зеркала и окна. Вагон был наполнен воем и грохотом.
Поезд дал тормоза. Оставив пулемет, Сыромятев на ходу спрыгнул с площадки, и, когда за ним кинулись в погоню, полковник уже скрылся в густой чаще, и только трещал вдалеке валежник.
* * *
Нагадив где только можно и наследив вдоль Мурманки грязью предательства и кровью честных людей, Процаренус покинул север и где-то затих.
Позже этот человек был разоблачен и судим.
Но это случилось позже. А сейчас...
Сейчас бронепоезд интервентов, пыхтя парами, стоял уже на путях Званки (отсюда до Петрограда было всего сто четырнадцать верст).
Глава двенадцатая
Нет, никуда не сдвинулись - опять то же место: Бабчор (высота No 2165), Македония, Новая Греция.
Здесь агония продолжалась.
* * *
Для него - для подполковника Небольсина - эта агония закончилась ужасно.
Вот как это случилось.
С утра на позиции подвезли подкрепление - стрелков из Ораниенбаумской пулеметной школы (еще старого выпуска, до революции). Выдали батальону завтрак: опостылевшие сардины в оливковом масле, пакеты сморщенных фиников, коньяку - по бутылке на каждого, что значило - атака, ибо в обороне давали по бутылке на двоих.
Над развороченной землей Македонии дымился пар: было очень рано, но земля уже трещала от жара...
– Пить!
– стонали солдаты.
– Когда уже подбидонят нам воду?
Воду не подвезли - бидоны с водой стояли за позициями, блестя боками, вызывая раздражение. Потом террайеры придвинули свои пулеметы к русским траншеям. Был дан сигнал подготовки, и в ордере на боевое положение батальона было сказано, что воду подвезут после атаки.
Небольсин перед атакой хрипло прокричал батальону из-под железного шлема:
– Вы понимаете! Если мы уйдем отсюда, то после победы Стран Согласия Россия потеряет право на территории, которые ей жизненно необходимы. Екатерина Великая - воистину великая женщина, хотя бы потому, что до конца своих дней стремилась на берега Босфора. Проживи она с Потемкиным еще лет десять, и нам, ребята, не пришлось бы сейчас торчать здесь. Прошло столетие, и мы, потомки суворовских чудо-богатырей, мы снова обязаны стучать и стучать в эти ворота... Вот - цель! Каски надеть, лишнего не брать...
– Сигнал дан, - прервали его.
Шлепнул в небо неяркий фальшфейер, альпийские рожки протрубили тревогу. Небольсин выдернул из кобуры длинный кольт:
– Разом!
– и первым выпрыгнул из траншеи.
Пули сразу прижали его к земле, и он ящерицей заполз обратно за бруствер. Снова фальшфейер: повторный - для русских.
– Вперед... за мной!
Он бежал под свист пуль, и земля больно ударила его в лицо. Он заплакал тогда, лежа в расщелине, и понял, что он - один и никто больше за ним не пошел. И никогда уже не пойдет...
Атака сорвалась, а воду не подвезли. В наказание!
Люди умирали от жажды под беспощадными ливнями солнца... Тогда солдат Должной встал и пошел. Но пошел не вперед, а назад - прямо на сенегальцев.
– Тире муа сильвупле!
– кричал он, добавив для верности по-русски: Стреляй, мать вас всех...
Должного исполосовали длинные очереди. С груди старого солдата сорвало пулями кресты. И в траншею, прямо в лицо Небольсина, так и шмякнуло "полным бантом", и этот бант, звенящий погнутыми Георгиями, был затоптан сумятицей батальона...
– Каковашин!
– в ужасе закричал Небольсин.
– Что ты делаешь, Каковашин? Опомнись...
Каковашин поднялся в рост, подкинул на руках тяжеленный "льюис" и грохнул очередью по кордонам ограждения.
– Четвертая, - призвал исступленно, - Особого назначения... не сдается! Герои Вердена! Кавалеры Георгия! Вперед...
Это была та знаменитая русская атака, о которой слагались в народе песни.
Русские пошли на прорыв. Прочь. К черту.
– Домой... домо-о-ой... Уррра-а-а!