– За что?
– повторил свой вопрос Небольсин.

Ему сказали, что состав, который увел вчера Песошников на Кандалакшу, оказался разорван; в результате пропал последний американский вагон. А в этом вагоне - состояние почти миллионное: семьдесят шесть пудов чистого каучука, сто сорок пудов аэропланного лака, груз азотной кислоты, ящики с парижской косметикой и... чулки.

– Вы даже не знаете, какая это прелесть!
– разволновались женщины в канцелярии.
– Новомодные! Ажурные! Тончайшие! Ну прямо из Парижа...

Аркадий Константинович засел на прямой провод с Кемью, где располагалось начальство южной дистанции. К аппарату подключился его друг инженер Петр Ронек.

– Петенька, - кричал Небольсин, - ты не принимал ли в последнее время "американку" на восемь осей?.. У нас пропала...

– Порожняк, Аркадий?

– Нет, с грузом. Сейчас перечислю, что там было... Кемь решительно ответила, что такого груза не поступало.

– Ищи у себя, Аркадий, - посоветовал Ронек...

Конечно же, сомневаться в честности Пети Ронека, этого чистого, идеального человека, не приходилось. Если вагон растрепали, так именно на здешней дистанции: между Мурманском и Кандалакшей, где-то в потемках заснеженной тундры.

Небольсин с руганью сорвал с вешалки шубу, кинул на макушку бобровую шапку-боярку (пышную, как у Шаляпина) и схватил в руки дубину-самоделку, обожженную у костра. Так он ворвался в помещение "тридцатки" - особого барака No 30, где размешалась мурманская контрразведка. Нагрянул прямо в приемную, которая здесь, как в амбулатории, называлась боксом.

– Севочка здесь?
– спросил у секретарши.

Севочка - это был поручик Всеволод Эллен, хозяин этого грозного барака No 30. К сожалению, поручика на месте не оказалось. Небольсин положил на стол свою дубину и сказал барышне:

– Передай Эллену от моего имени, что если он будет хватать моих машинистов, то дорога встанет. Я слишком хорошо знаю Песошникова: он способен устроить забастовку на дистанции, но никогда не пойдет на воровство...

Секретарша, элегантная стерва лет тридцати, раскурила папиросу, ответила:

– О'кэй!
– И закинула ногу на ногу. Небольсин уставился на ее стройные ноги... и осекся. Чулки были ажурные! Ажурные, последний вопль моды. Но разве мог инженер сомневаться в честности такой идеальной организации, как мурманская контрразведка? Конечно, нет... И, взмахнув дубиной, Небольсин направился к дверям, сказав на прощание:

– Я еще позвоню Севочке, и пусть он не дурит. Мне скоро принимать союзную комиссию майора Дю-Кастеля, и только машинисту Песошникову я доверю вести локомотив!

Вечером в вагон к Небольсину поднялся Песошников - высокий путеец, уже немолодой и обремененный семьей; он, пожалуй единственный из сезонников, осел на Мурмане прочно - купил под Колою домик, из Петрозаводска навозил в мешках земли, разбил огород. Только у него одного выросла в этом году картошка - каждая калибром с фасолину. Но все же картошка, и ее можно есть...

– Выпустили?
– засмеялся Небольсин.
– Ну, садись... Дуняшка, поставь нам чаю.

– Домой надо. Баба небось заждалась, - сказал Песошников.
– Зашел, вот, Аркадий Константинович, спасибо вам оставить душевное. Спасибо, что вступились. В мире правды нету: кто ни украду, всё на нашего брата свалят.

– Дуняшка!
– заорал Небольсин через двери своего купе-салона.
– Долго ты там будешь возиться, дура Кольская?

Он заставил машиниста выпить стакан чаю - гольем (сам Небольсин жил по-холостяцки, даже сахар не всегда имел).

– А как это могло случиться?
– спросил потом. Песошников аккуратно держал в черных, сожженных у топки пальцах тонкое стекло горячего стакана и не обжигался.

– Я ведь только тяга, - рассказывал.
– Фонарем махнули - и потянул. А на хвост некогда оглядываться. Ну где-то посередь перегона и разорвали меня... от хвоста! Американка-то шла последней. И рвать меня удобно - самый последний.

– Кому это нужно?
– задумался Небольсин.
– Авиационный лак адресован на Москву для вело-самолетной фирмы "Дуко", азотная кислота на Пороховые под Питером. Что там еще? Барахло бабье!

– Эх, Аркадий Константиныч, - вздохнул Песошников, - это вам барахло. Живете, даже сахару не имеете... А другие лаком этим ежели не аэропланы, так табуретки свои покрасят. И азот на какаву сменяют... Барахло!
– хмыкнул машинист.
– Хорошенькое барахло, коли богатые барыни в Питере за этот ажур мужей своих удавить готовы. Мир в крови, а кто и живет... хоп-хны!

– Песошников, - сказал Небольсин, - я знаю, что ты честный человек. Но я ведь не дурак и знаю, что многие рабочие воруют на дистанции... Разве не так?