Пикуль Валентин
Слово и дело (книга первая)
Валентин ПИКУЛЬ
СЛОВО И ДЕЛО
КНИГА ПЕРВАЯ
"ЦАРИЦА ПРЕСТРАШНОГО ЗРАКУ"
ЛЕТОПИСЬ ПЕРВАЯ
ГОСУДАРЕВА НЕВЕСТА
Мощно, велико ты было, столетие! Дух веков прежних
Пал пред твоим алтарем ниц и безмолвен, дивясь
Но твоих сил недостало к изгнанию всех духов ада
Брызжущих пламенный яд чрез многотысящный век
А Н Радищев
("Осьмчадцатое столетие")
Никто не уповай во веки,
На тщетну власть князей земных
Их те ж родили человеки,
И нет спасения от них
Михаила Ломоносов
(псалом № 145)
Глава 1
По самому краю гиблого света течет стылая Сосьва-река. А куда течет неведомо, и там, за рекой, пусто, только зверь пушистый сигает. Вот на этом-то берегу, распевая псалмы и богохульствуя, одинокий старик с полудня копал могилу.
Ненастно было...
– Ай-ай, дел наделал - всего и не упомнишь! Зато и был он князь двух империй (Российской и Римской) , генералиссимус и ордена Андрея Первозванного кавалер. Сердечный друг, "мин херц Данилыч", его высокое сиятельство Алексашка Меншиков - на краю света, в армяке мужичьем, бородатый и страшный, и вот.., видит бог: копает могилу!
Для дочери. Для Марьюшки. Для царевой невесты.
– И вознесо-ох избранна-аго-о, - пропел Меншиков сипло.
А в могиле было ему даже хорошо: не обдувал ветер, что забегает с тундры, не виднелись из ямы постылые крыши Березова-городка. Только чистые облаци над головой старика - плывут и плывут в незнаемое.
Под вечер вернулся Данилыч к себе в домишко, что срубил саморучно (бревна-то в два венца клал, окошки-то в кругляк вывел - на зависть одичалым березовцам). Семейство опального князя, выплакивая глаза, сумерничало в нетопяеияых горницах. Всего двое и остались: сын его Санька да девка малая тоже Александра. Супругу-то свою, Дарью Михайловну, еще под Казанью навеки оставил - на самом берегу Волги зарыл ее, когда в ссылку обозом тянулись.
– Будет вам!– цыкнул Меншиков на детей.– Пряники-то писаны на Москве остались. И скулить - неча... Мой грех вижу в том, что не отведали вы ранее горбушки серенькой.
Раздул лучину - прошел к покойнице. В кедровом гробу, обитом сукном изнутри, покоилась царская невеста - княжна Марья. А жития ей было осьмнадцать лет. И хвори она никакой не знала - просто тоска приключилась. "В Москву, плакала перед смертью, - в Москву бы мне..." Торчал теперь из кружев остренький носик, а губы раскрылись в смерти - губы, царем недавно целованные.
Меншиков подул на замерзшие пальцы, долго и неумело вдевал серьги в занемевшие мочки покойницы. Вдел кое-как, и затрясся в рыданиях гордый подбородок:
– Эх, Марьюшка.., быть бы тебе императрицей! Почто не отдал я тебя за Сапегу? Жила бы в Польше... Внука бы мне.., внука!
После погребения не мог Данилыч отойти от дочерней могилы. Все на другой берег Сосьвы посматривал. А там синел корчеватый лес да стелились вдали тобольские тундры - края постылые, жуткие, безлюдные... И сказал сыну и дочке с лаской:
– Детушки, вы домой ступайте. Не то озябнете, чай! А сам примерился глазом, сразу помолодевшим. Лопатой отсек добрую сажень и торопко начал копать другую могилу. Рядом с дочерней - только пошире, только поглубже... Страшно стало, и в рев ударились княжата:
– Тятенька, тятенька! Не пужайте нас, миленькой... На што вторую-то грабстаете? Ой, горе нам, сирым Меншиковым...
Данилыч знай копал - быстро и сноровко.
– Не вам, не вам, - ответил.– А имени несчастному моему!
И вскорости, правда, слег. Сначала интерес к еде потерял. Пил только воду с брусникой.
Лежа на полатях под шубами, начитывал Данилыч мемуар свой, а княжата записывали. Память не изменяла временщику: баталии да кумпанства, виктории громкие да ретирады стыдные - все он помнил... Все! А однажды поманил к себе сына поближе:
– Глуп ты, чадушко, но смекни. Деньги-то мои при банках надежных лежат - в Лондоне и Амстердаме. Смотри же, Санька: как бы тебе на дыбе из-за них не болтаться...
Юный князь вяло шевельнул бесцветными губами:
– Сколько ж там у нас, тятенька?
– Да миллионов с десять, почитай, набежит... Велик грех!
Тоненько и горестно заплакала дочка:
– Ой, лишенько! Оскома от клюкв и брусник здешних, вишенок бы мне московских из садика... Желаю я на Москве показаться!
Вспомнил тут Данилыч, как отказал жениху ее, принцу Ангальт-Дассаускому, потому как мать его была аптекарской дочкой.
– Терпи, - сказал.– Да за казака ступай здешнего. Что прынц, что казак едина доля тебя ждет, бабья...